Главная » Русский язык » Новая глобальная история. Юрий Иванович Семёнов: биография. Александр Семенов Глобальная история: окончательный синтез научного исторического знания или продолжение диалога

Новая глобальная история. Юрий Иванович Семёнов: биография. Александр Семенов Глобальная история: окончательный синтез научного исторического знания или продолжение диалога

Статья выполнена при финансовой поддержке РГНФ. Проект «Идеи и люди: интеллектуальная жизнь Европы в новое время» (№ 10-01-00403а).

О. В. ВОРОБЬЕВА (O. V. VOROBYEVA )

Воробьева О. В. Истории историографии конца XVIII – начала XXI в. в свете книги Г. Иггерса и Э. Вана «Глобальная история современной историографии» // Диалог со временем. 2011. Вып. 37. С. 45-65.

Символов: 43460 | Слов: 5586 | Параграфов: 33 | Сносок: 51 | Библиография: 67

Ключевые слова: история исторического знания конца XVIII – начала XXI в. , историография , глобальная история , Г. Иггерс.

Автор размышляет о подходах и способах написания истории историографии в свете книги Г. Иггерса и Э. Вана «Глобальная история современной историографии». В статье представлен анализ глобальной перспективы историографического знания, трудностей, особенностей и критериев компаративного изучения различных историографических культур и традиций.

Keywords: history of historical knowledge , late 18th – early 21st cc. , historiography , global history , Georg Iggers

The author reflects on the ways and methods of writing histories of historiography after the publication of the ‘Global history of Modern Historiography’ by Georg Iggers and Edward Wang. The article presents an analysis of the global perspective of historiographical knowledge, of problems, specific and criteria of comparative studies of various historiographical cultures and traditions.

Одной из перемен, произошедших в мире за два последних десятилетия, стало повышенное внимание к всемирной и глобальной историям , в значительной мере обусловленное политическими и социально-культурными трансформациями второй половины ХХ – начала XXI в. (крушение колониальных систем, окончание «холодной войны», развитие интеграционных процессов) и наметившимися в этом контексте интеллектуальными сдвигами. В историографической практике это означало выход за пределы национальных границ и растущую тенденцию рассматривать Запад всего лишь как один из многочисленных культурных и интеллектуальных миров. Показателем последнего может служить книга профессора Чикагского университета Дипеша Чакрабарти «Провинциализация Европы», в которой автор пытается продемонстрировать узость западного взгляда на историческое развитие, признающего только одну форму современности . Возросшее сотрудничество западных и незападных ученых, приглашение последних на работу в крупные научные и учебные центры Западного мира, а также международный характер целого ряда исследовательских проектов – явления того же порядка.

Своеобразным маркером поворота к всемирной и глобальной историям стало появление двух научных журналов. Первым из них является основанный в 1990 г. «Журнал мировой истории» (Journal of World History), выходящий под редакцией Джерри Бентли, вторым – основанный в 2006 г. и выходящий под редакцией Уильяма Кларенс-Смита (William Clarence-Smith) «Журнал глобальной истории» (Journal of Global History), в передовице к первому номеру которого отмечалось, что за два последних столетия «все историографические традиции стремились либо превознести возвышение Запада, либо отреагировать на него», теперь же возникла потребность в истинно глобальной истории, основанной на «строгой научности» . Пока еще не совсем ясно, чем отличатся эти два журнала, а также понятия «всемирная история» и «глобальная история», равно как и отсутствует консенсус по поводу того, что именно представляет собой «глобальная история», и с какого времени можно говорить именно о глобальной истории . Термин «глобальная история» частично совпадает с «всемирной историей» и очень часто подменяется ею, хотя глобальная история все-таки, как правило, обращается именно к периоду глобализации, начавшемуся с конца XV в. и ставшему особенно интенсивным в последней трети ХХ в., в то время как всемирная истории интересуется и более ранними историческими периодами . Вместе с тем, как показывает практика, разведение их по данному критерию не всегда оправдывает себя. Тема глобальной истории находит отражение и на последних Международных конгрессах исторических наук: на XIX МКИН в Осло , и на ХХ МКИН в Сиднее всемирной и глобальной истории были посвящены отдельные секции. Стали появляться и монографические исследования, например книга Патрика Мэннинга «На волнах мировой истории: историки создают глобальной прошлое» , в которой высказана мысль о том, что сегодня перед занимающимися всемирной историей стоит задача «увязать в когерентном анализе теорию, логику и факты с целью развития широкой, толковательной и доказательной оценки имевших место в прошлом преобразований и связей» .

Глобальная история является очередной попыткой «на новом теоретическом уровне вернуться к интегрирующему взгляду на историю» . Причем интерес к глобализации – интернациональный феномен . Рефлексия о границах националистической парадигмы, а также развитие в стране новых исследовательских областей, которые не вписываются в национальную структуру , приводят к выходу за национальные границы индийских ученых. Эта тенденция характерна для историков в Китае и в Японии, и даже на Ближнем Востоке, несмотря на национально-ориентированное историографическое наследие.

Между тем, как отмечают в своей книге Г. Игеррс и К. Ван , присутствует определенное противоречие между явной глобализацией исторических исследований и столь же явным отставанием от этого процесса историй историографии, которые по-прежнему пишутся либо в национальном, либо в западо- и европоцентричном ключе, а исследования, рассматривающие историческую мысль сравнительно и в глобальной перспективе, пока отсутствуют . Иггерс приводит только два примера попыток написания всемирной и межкультурной истории историографии, которые, по-видимому, можно считать как исключениями из общего правила, так и признаками наметившегося желания заполнить образовавшуюся лакуну. Первый был инициирован канадским историком Даниэлем Вульфом в обширной статье «Историография» в «Новом словаре истории идей» (New Dictionary of the History of Ideas) , заменившей статью выдающегося британского историка и историографа Герберта Баттерфилда в «Словаре истории идей» (Dictionary of the History of Ideas) . Его эссе, в котором он сделал обзор всемирного историописания, начиная с ранних времен и до сегодняшних дней, рассматривалось в качестве проспекта многотомной Оксфордской всемирной истории историографии (Oxford History of Historical Writing), в настоящее время успешно реализуемой большой командой специалистов по различным историческим культурам. Проект Вульфа исходит из отказа от свойственной предшествующим историям историографии идеи центральности и нормативности западной мысли и настаивает на равноценности всех исторических культур. Вторым является краткий обзор истории историописания, выполненный Маркусом Фёлкелом , предпринявшем попытку на менее чем 400 страницах дать глобальное представление об исторических культурах, начиная с древности .

Книга Иггерса и Вана, хотя и вписывается по замыслу в эти проекты, иная: как отмечают авторы, «имея отношение ко времени, когда растущие взаимодействия (между историографическими культурами – О. В.) уже позволяют проводить сравнения, она подчеркнуто компаративна» . Ее целью является изучение взаимодействия и трансформации западных и незападных историографических традиций, исторического мышления и историописания в глобальном контексте в конце XVIII– начале XXI в., когда, по мнению авторов, контакты между историками разных культур не только перестали быть затруднительными, но и стали постоянными. Основная задача книги – на основе компаративного подхода сконструировать коэкзистенциальное историографическое целое человечества, показать единство его многообразия.

Помимо того, что появление такого рода книги само по себе является событием, она интересна не только в содержательном (в ней можно найти много интересного материала, позволяющего углубить, а в чем-то и поменять свои представления об истории исторического знания в последние два столетия), но и в теоретико-методологическом плане, и второй не менее (а может и более) интересен, чем первый. Речь идет о способах написания истории историографии и шире – о проблемах историографии как науки в условиях происходящих перемен.

Понимание Иггерсом предмета историографии не ограничивается изучением процесса написания истории профессиональными историками (как было принято с момента институализации исторической науки и вплоть до недавнего времени). Нельзя назвать ее и традиционной историей исторической науки, хотя важное место в ней занимают интеллектуальные сообщества, специфика их формирования, структура коммуникативных сетей, образцы деятельности, конвенции по поводу содержания и специфики познания, образовательные практики, при помощи которых осуществляется трансляция знания и т.п. На первое место в книге выходит опыт осмысления историками реальности, а также ее восприятия современниками и способов передачи потомкам – другими словами, осмысление механизма получения исторических знаний, генезиса, функционирования и трансформации массовых исторических представлений. Таким образом, автоматически актуализируются проблемы исторической памяти как культурного механизма накопления и трансляции исторической информации о прошлом общества. При этом историческая память мыслится как феномен, имеющий функцию не только производства, сохранения и передачи исторической информации, но и формирования и поддержания коллективной идентичности. Одним из наиболее ярких примеров корреляции между памятью и идентичностью является история Индии: «Нации типа Индии, никогда не существовавшие как таковые, сконструировали себя при помощи истории, часто используя воображаемые, вымышленные картины своего прошлого для оправдания своего настоящего. Историческая наука играет важную роль в конституировании такой национальной памяти» . Впрочем, примеры бытования историографии как сгустков исторической памяти, равно как и использования историографии для поддержания национальных мифов присутствуют в каждой стране.

Сказанное наводит на ряд мыслей. Во-первых, очевидно, что под влиянием процессов глобализации, столкновения разных историографических традиций, а также изменения за последние сорок лет эпистемологического горизонта исторической науки происходит заметная трансформации образа историографии, ее проблемного поля и предмета. Как справедливо заметил С. И. Посохов, последний можно понимать узко (ограничивая его лишь комплексом профессиональных знаний), а можно широко (расширяя его до пределов исторического сознания); можно изучать институты, а можно – процесс . Однако в своем широком понимании – и как история исторической мысли, и как история исторического знания, и как история исторической науки – историография явно становится интеллектуальной историей, «изучающей процесс осмысления исторического прошлого, его объяснительные модели и традиции историописания». Причем, приобретая этот специфический ракурс, история историографии неизбежно заимствует подходы и методы этого направления современных исторических исследований.

Во-вторых, как свидетельствует текст Иггерса и Вана, основной недостаток большинства историй историографий состоит, видимо, в том, что историческая наука в них воспринимается в отрыве от контекста, от исторической культуры общества. Написанная же в ракурсе интеллектуальной истории история историографии неизбежно становится контекстуальной. Еще раз процитирую авторов книги: «Важно в компаративном и интеллектуальном ключе исследовать организационную структуру исторической науки и преподавание истории в новое время; например, разработку дисциплин университетского цикла для профессиональных историков, правительственную поддержку этих инноваций, место исторической науки в формировании политической позиции среднего класса и влияние на историописание научно-популярных идей типа теории социального дарвинизма в конце XIX – начале XX в.» . Не менее важно, с точки зрения Иггерса и Вана, и для кого пишется история, то есть как меняется ее аудитория, каковы школьные учебники и какое место в них занимают данные современных академических исследований, какой образ прошлого посредством этих учебников хотят сформировать власти и почему, какова в создании и тиражировании этого образа роль средств массовой информации и т.д. Таким образом, речь идет не об одном, а о множестве разных и весьма подвижных контекстов как внутри профессионального знания, так и вне его – институциональном, социально-политическом, культурном и интеллектуальном контекстах; и эти контексты неизбежно пересекаются и взаимодополняются, а порой и противоборствуют . И на все это накладывается еще одно неизбежное качество этих контекстов, а именно их бытование сразу в двух временах – прошлом и настоящем, контекстах исследуемых историографических культур и контекстах самого историографа. Думается, что помимо очевидной значимости такая контекстуальная нагруженность глобального историографического исследования важна и с точки зрения того, что такой текст сразу же приобретает качество «двойного кодирования», то есть способен помимо воли историографа проговариваться о том, о чем он по разным причинам умалчивает.

В-третьих, создание глобального образа историографического прошлого в ракурсе интеллектуальной истории не может не актуализировать вопрос о ремесле историка историографии, его роли в сложном и достаточно проблематичном диалоге с разными историографическими культурами и традициями историописания и их синтезе в единый образ. Традиционная проблема компетентности исследователя (интеллектуальный ресурс и особенно методологическая грамотность, в том числе знание и понимание вариативности формата историографического диалога с вытекающими отсюда методологическими импликациями; широта взгляда, добросовестность и т.д.) приобретает здесь дополнительную сложность. Ведь историк глобальной историографии для достижения своей цели осуществляет разноуровневые виды коммуникативных практик с представителями разных культур и цивилизаций одновременно, а это обязывает его к определенной «универсальности»: к пониманию множественности существующего прошлого, конкретно-временной и локально-пространственной специфики историографии, подвижности и условности историографических границ, возможности несовпадения научного пространства с национальными границами; к вариативности способов моделирования историографического прошлого, а также к осознанию важности хронологического компонента в глобальном историографическом исследовании и асинхронности развития историографий; умению видеть и выделять типологическое разнообразие образов в мировой историографической практике, строить классификационные схемы процесса исторического познания. Наконец, неизбежным становится формулирование задач в области историографической компаративистики, выработка критериев сопоставления значимых параметров исследования, к чему мы еще вернемся ниже.

Пока же очевидно, что необходимость решения указанных выше исследовательских задач не только предъявляет к историографу глобальной историографии ряд требований, но и накладывает на него серьезную ответственность, в том числе принуждая его к постоянному позиционированию собственной исследовательской позиции, просто не позволяя ему остаться в роли стороннего наблюдателя. Показательным в этом смысле может быть намеренная экспликация авторами двух исследовательских установок, представляющих своего рода канву книги и придающих ей внутреннее единство: 1) отказ от европоцентризма, предполагающий признание того, что «историческое сознание не являлось привилегией Запада и присутствовало во всех культурах», и 2) защита процедуры рационального исследования, которую некоторые постмодернистские и постколониальные мыслители объявляют ответственной чуть ли не за все беды современного мира .

«Мы полностью осознаем, – пишет Иггерс, – границы рационального исследования, невозможность получения однозначных ответов на вопросы, во что еще верили профессиональные историки XIX века. Мы признаем, до какой степени исторические суждения отражают разные, порой противоположные точки зрения, что бросает вызов убедительной доказательности. Едва ли возможно восстановить прошлое с ясной уверенностью в подлинности такой реконструкции, но вполне возможно показать ошибочность исторических суждений, политико-идеологическую обусловленность определенных искажений. <…> Но если мы верим в то, что в истории существует реальный стержень, что прошлое населено реальными людьми, то это значит, существуют способы приближения этой реальности, возможно, несовершенные и обманчивые, как и любое восприятие. <…> Они обогащают нашу картину прошлого, но тем не менее остаются объектом критической проверки на предмет соответствия таким принятым в научном сообществе стандартам как опора на эмпирику и логическая связность. <…> Каждый историк имеет право исповедовать определенные этические или политические убеждения, так или иначе окрашивающие его восприятие истории, но это не позволяет ему или ей изобретать прошлое, не имеющее под собой никакой реальной основы. <…> Историописание имеет много общего с художественной литературой, но все же отличается от нее, хотя частично они и совпадают друг с другом. Да, историописание включает в себя элементы воображения, а серьезная литература всегда отсылает к реальности. Но последняя не связана теми исследовательскими стандартами, которыми руководствуется сообщество ученых» .

Что касается критериев глобального историографического исследования, то думается, что отчасти методологические проблемы глобальной историографической компаративистики созвучны тем, с которыми сталкиваются сравнительные исследования, проводимые в более узких рамках, национальных или региональных. Вместе с тем, обращения только к той тематике и проблематике, которая уже изучена в локальном контексте, а теперь апробируется и сопоставляется в разных, как правило, несхожих географических, экономических, социально-политических и культурных контекстах, явно недостаточно. Для структурирования канвы глобального историографического исследования, по-видимому, необходимо обращение к таким критериям-феноменам, которые сами по себе выходят за национально-региональные рамки. Другими словами, глобальная историография должна представлять собой не сумму национальных или региональных историографий, а ориентироваться на сравнительный анализ развития историографических культур в контексте общих для человечества тенденций и процессов. Именно сравнения и взаимосвязи представляют собой доминирующий способ выражения глобальной истории историографии.

В книге Иггерса и Вана таковыми являются процессы глобализации и модернизации (они не идентичны, но взаимосвязаны). Первый из них, по мнению авторов, на данный момент прошел через три фазы, каждая из которых оказала существенное влияние на процесс историописания. Первая фаза глобализации была связана с появлением мировой капиталистической экономики и началом западной колонизации, в ходе которой Запад, однако, еще не был способен проникнуть в устойчивые и стабильные государства Западной и Восточной Азии. И именно эта фаза, предшествовавшая успехам индустриализации и имперской власти в XIX в., дает больше примеров наличия глобальной перспективы в историописании, чем вторая. Во второй фазе, связанной с периодом активной колониальной экспансии и нарушением политического, военного, экономического и цивилизационного равновесия в мире, произошло существенное сужение исторического мировидения. Центром внимания историков отныне стала Европа, а к остальному миру подходили с позиции европейского господства. Проникновение основных достижений в области науки, технологии, философии, литературы, искусства, музыки и, конечно, экономики шло в этот период в направлении Запад-Восток. Специальные исследования так называемых восточных культур по-прежнему проводились, но никак не интегрировались в картину всемирной истории. Наступление третьей фазы было связано с ответом на глобальные перемены, которые произошли в мире после окончаниях Второй мировой войны: крушение колониальных систем, возникновение феномена неоколониализма, появление новых информационных технологий, распад двуполярного мира и т.д. На процессе историописания это сказалось таким образом, что отныне особое внимание было обращено на незападный мир и социокультурные аспекты исследований. Модернизация, по мнению авторов книги, заключалась в разрыве с традиционными способами мышления и институтами, формами политической, экономической и социальной организации, а также секуляризацией сознания. Наибольших результатов этот процесс достиг на Западе, но ни в коем случае не ограничился им.

Предложенное видение мирового историографического процесса упрощает сложный процесс его развития (что, вероятно, неизбежно, и о чем догадываются сами авторы ). Не менее очевидно, и то, что подобный образ глобальной историографии мог появиться только в западной историографической культуре. Ибо он фиксирует значимые именно для западной исторической мысли события и процессы и отклики на них незападных сообществ и историографических культур. Впрочем, именно такую задачу и ставили перед собой авторы. Можно только догадываться, что представителям других историографических культур все эти процессы могут видеться (и скорее всего так оно и есть) совсем в другом свете. К сожалению, сегодня мы не располагаем достаточным количеством текстов, чтобы хоть как-то ответить на этот вопрос. Подавляющее большинство работ, так или иначе эксплицирующих подходы к транснациональным историческим и историографическим исследованиям, написаны на Западе или западными учеными . То же относится и к региональной истории. До сих пор не существует ни одного полного обзора историографических традиций и их современных трансформаций в Восточной и Юго-Восточной Азии , Латинской Америке , Африке . Исключение на данный момент составляет, по-видимому, только исламская историография . Таким образом, сегодня, когда появляются только первые опыты написания региональной и всемирной историографии, вряд ли можно ответить на вопрос, как в принципе преодолеть видение мирового историографического процесса изнутри собственной историографической традиции, и, если это невозможно сделать полностью, хотя бы за счет чего можно избежать крайностей этого видения.

Не менее интересно, на наш взгляд, и другое. Предваряющее анализ взаимодействия западной и локальной историографических культур в каждом конкретном регионе описание существовавших до этого момента традиций в книге Иггерса и Вана позволяет предположить, что отдельные историографические феномены и тенденции принадлежат всему человечеству или, по крайней мере, отдельным его частям, а не только Западу. Другими словами, в разных историографических культурах просматриваются такие черты их сходства, которые не могут быть объяснены фактом их взаимодействия.

Если говорить в самом общем виде, то, прежде всего, следует отметить тот факт, что всем традициям исторического мышления свойственны три признака: 1) все они отсылают к классическим моделям отдаленной старины, которые и задали им способ постижения и написания истории; 2) классическое происхождение каждой традиции связано с религиозным компонентом; 3) каждой традиции свойственна определенная институциональная структура, отражающая меняющиеся социально-политические условия. Наличие этих трех признаков является существенным подспорьем при проведении компаративного анализа. Но главное даже не в этом: некоторые интеллектуальные трансформации, которые традиционно связываются с Западом и дальнейшей трансляцией их в незападные культуры, появились в этих регионах еще до колониального влияния; они отличались от страны к стране и в пределах каждой страны, но при этом обладали и определенными общими чертами . Так, растущий акцент на критике источников появился в Юго-Восточной Азии задолго до западного влияния и был связан со стремлением пересмотреть неоконфуцианские трактовки. С этой целью – аналогичной восстановлению греко-римской классической культуры ренессансными гуманистами – ученые периода Цин обратились к методам филологии, фразеологии, фонологии, этимологии и эпиграфики, надеясь извлечь первоначальное (а, следовательно, истинное) значение конфуцианской классики. И эта переориентация интеллектуальной культуры, охарактеризованная Бенджамином Элманом как движение «от философии к филологии» , оказала существенное влияние на изучение истории в этом регионе. «Возможно, в Европе этот процесс правильнее было бы описать как переход к филологии от теологии и религии, но в обеих культурах он включал в себя расширение светского мировоззрения настолько, что в Китае классические конфуцианские тексты, а на Западе Гомер и Библия все больше воспринимались не как канонические тексты, а как исторические источники. Эта новая концепция истории как строгой науки сопровождалась в обеих культурах профессионализацией исторических исследований».

Аналогичные процессы в определенной мере были свойственны исламским странам и даже Индии (где историописание традиционно считается «вторичным» дискурсом, привнесенным с Запада британцами); уже в XVII–XVIII вв. там обнаруживаются произведения (написанные преимущественно на телугском, тамильском, маратхском, персидском языках и санскрите), которые производят впечатление соответствия критериям современного историописания.

«Эти тексты отражают культуру письма в прозе, предназначенную скорее для коммуникации, чем просто регистрации. Присутствует интерес к числам, именам собственным и другим приемам, позволяющим авторам обеспечить фактическую точность. Опора на факты сама по себе становится ценностью. Стиль письма как в своем техническом, так и синтаксическом аспектах, наводит на мысль о представлении об истории как непрерывном потоке, где технические требования к композиции фактически неотделимы от концептуальных свойств времени и события. События не дискретны и не изолированы, а прочно и непременно связаны с предшествующими им и доступными постижению причинами и вытекающими из них последствиями. Акторы имеют сложную мотивацию и внутреннюю глубину, часто придающие богатый колорит в целом ироничному разворачиванию событий» .

Стоит отметить и другие черты, которые в разные периоды проявлялись в незападном мире независимо от западного влияния: стремление к нарративной форме изложения, интерес к локальной и региональной и даже (например, арабский мир) глобальной историям, политическим и назидательным функциям исторического нарратива, социокультурной истории. Например, как показывают современные исследования японской историографии, «история повседневности» (нем. Alltagsgeschichte; яп. seikatsushi) и «история ментальности» (фр. Histoire de mentalité; яп. seishinshi) в Японии были настолько же импортированы из Германии и Франции, насколько взращены на японской почве . Все это свидетельствует об общих для людей способах проявления исторического сознания и явно нуждается в дальнейшей рефлексии.

В этой связи невольно вспоминается известное замечание Хейдена Уайта о том, что история – это западное изобретение, не являющееся культурной универсалией и экспортированное в те культуры, которые первоначально ее не имели . Думается, что с этим можно согласиться лишь частично, а именно только в том случае, если под историей понимать чисто научное предприятие, а также «последовательный процесс достижения научных, технологических и социальных успехов» , ибо исторические культуры, традиции историописания, историческое сознание присутствовали во многих культурах задолго до появления там западного влияния. В Восточной Азии и мусульманском мире от Магриба до Юго-Восточной Азии существовали устойчивые традиции исторической учености; в индуистской Индии существовала древняя письменная, а в субтропической Африке – устная историческая традиция. Даже там, где история не выделилась как жанр, историческое сознание существовало в принятых в культуре литературных формах. Другое дело, что, сталкиваясь с внешне сходными явлениями, надо помнить о том, что политические, экономические и социальные контексты их бытования и развития в разных историографических культурах сильно отличались и могли означать совсем не одно и то же. То есть важно не впасть в другую крайность и не преувеличивать черты сходства, когда мы сталкиваемся с похожими тенденциями.

Таким образом, книга Иггерса и Вана еще раз убеждает читателей в том, что современная историография насыщена множеством мифов. Один миф об Индии как регионе, якобы не имевшем исторической культуры, мы уже приводили. В качестве другого примера можно считать миф о том, что в Китае и даже шире – дальневосточном ареале – существовало только династийное историописание. Между тем, как свидетельствует текст анализируемой книги, это не дает полного представления о разнообразии традиций историописания в имперском Китае, потому что на всем протяжении имперского периода в этой стране постоянно присутствовал и частный интерес к написанию истории. Китайская традиция династийной истории никогда не была жестко закреплена и в феодальной Японии, отчасти потому, что до XVII века Япония вообще не была объединена единой династией.

Еще один миф – об одностороннем влиянии западной историографии на незападный мир вплоть до недавнего времени. Собственно, это влияние и принято называть расхожим термином «вестернизация». Между тем, очевидно, что любой диалог (культур, цивилизаций, историографических традиций и т.д.) – это не система для переливания крови, где возможно только однонаправленное движение. И «Муккадима» (Muqaddimah) Ибн Халдуна в этом смысле является прекрасным примером . Не следует забывать о том, что традиция западного историописания (как и любая историографическая традиция) существует в определенном историко-культурном контексте и не может ни являться нормативной для других культур и цивилизаций, ни рассматриваться в контексте превосходства западной исторической мысли. Впрочем, начиная с 1970-х гг., многие из историографических изменений тесно связаны именно с критикой культурной гегемонии Запада.

Наконец, Запад – это не гомогенный, а чрезвычайно гетерогенный феномен, и, на мой взгляд, попытка Иггерса и Вана показать недостаточность и а порой и некорректность противопоставления Запада другим цивилизациям, является одной из сильных и заслуживающих особого внимания сторон книги. Понятно, что речь идет не о том, чтобы отказаться от признания общих типологических черт западной культуры или возможности рассматривать ее в качестве идеального типа, в том числе и для проведения компаративных исследований. Речь о другом – о недостаточности только такого рода противопоставлений при изучении взаимодействия историографических традиций. Несмотря на наличие общих черт в исторической мысли западных стран присутствует существенная вариативность, а порой и фундаментальные отличия как в проблематике исследований, концептуальном аппарате, так и в методологиях, не говоря уже о своеобразных политическом и интеллектуальном контекстах их бытования, а также определенной асинхронности в проявлении тех или иных историографических феноменов. Так, например, хорошо известно, что в то время когда на Востоке Европы после Второй мировой войны наблюдался постепенный отход от ортодоксального марксизма, в Западной Европе (во Франции, Италии и что особенно любопытно в Великобритании) проявлялась противоположная тенденция: с одной стороны, присутствовало ясное понимание того, что социализм как политическая система потерпел неудачу, и марксизм как философия исчерпал кредит доверия; с другой стороны, существовало убеждение в том, что марксизм поднял важные вопросы, касающиеся исследований по проблемам социальной истории, а следовательно, может быть полезен . Уверена, что любой специалист по истории западной исторической мысли может привести немало подобных примеров, в том числе и внутри западных и восточных историографических традиций. Еще один мало акцентированный аргумент в пользу гетерогенности Запада: мы мало задумываемся о том, сколько западных книг во всех областях знания в XIX в. и даже раньше было переведено на китайский, японский, корейский и, в меньшей степени, на фарси, арабский и турецкий языки, и как мало было переведено на те западные языки, которые не являются основными.

Поэтому, вероятно, пришло время задуматься о том, чтобы начать говорить не о западном влиянии, а именно о западных влияниях . Столь же разнообразной, по-видимому, была и рецепция этих влияний, ибо представление о монолитном Востоке является в рамках этой логики не менее стереотипным и идеологизированным, чем представление о гомогенном Западе. Внутри так называемого Востока существуют существенные различия в религиозной, политической и прочих ориентациях: в Восточной Азии существуют корейская и японская традиции, которые, имея общий исток в лице классической китайской цивилизации, трансформировались, однако, в разную национальную специфику; в самом Китае в различные исторические периоды взаимодействуют конфуцианские, буддистские, даосистские и неоконфуцианские составляющие; в исламском мире этнолингвистические различия существуют между арабами, турками, иранцами и представителями Юго-Восточной Азии, между суннитами и шиитами.

Впрочем, вызов этим стереотипным представлениям уже был брошен в книге антрополога Эрика Вулфа «Европа и люди без истории» , где он, опираясь на методику структурного анализа, показал, что четкое разделение на Запад и Восток, в конечном счете, становится непригодным, потому что культуры являются не «отдельными единицами», а «пучками отношений». Не менее четко эта мысль представлена и в работах современных практиков постколониальной историографии, особенно в «Ориентализме» Эдварда Саида . Саид совершенно справедливо указал на упрощенность представлений, содержащихся в западных, особенно академических трудах, оправданно бросив вызов стереотипным представлениям о Востоке. При этом, однако, закономерно возникает вопрос о том, не представил ли сам Саид слишком упрощенную картину ориенталистских исследований? Он не затронул ни богатых традиций ориенталистских исследований в Германии и Соединенных Штатах, не имевших непосредственных колониальных интересов на Ближнем Востоке, ни вопроса о том, до какой степени подпадают под эту модель ориенталистские исследования во Франции или Великобритании.

Таким образом, постколониальная мысль, вероятно, также содержит в потенциале новый восточный стереотип Запада и в этом смысле идет по западным стопам. Впрочем, это объяснимо, если учесть, что большинство постколониальных историков и социальных теоретиков обучались на Западе или в созданных по западному образцу учебных заведениях и, стало быть, можно размышлять о том, что постколониализм воспроизводит западные точки зрения не в меньшей степени, чем незападные. В качестве типичного примера приведу работу японского историка Оцуку Хисао, в очередной раз повторившего европоцентристский тезис об «отсталости/стагнации» азиатской истории . Сказанное заставляет предположить, что одним из перспективных направлений историографических исследований в незападном мире должно стать изучение не только того, как Запад представляет Восток, но и изучение становления оксидентализма и критическое исследование его культурной репрезентации, с анализом сложных и парадоксальных результатов этого процесса в соответствующих контекстах .

Это, в свою очередь, подводит нас к другому важному вопросу: если по мере глобализации историческая мысль за пределами Запада все больше вестернизировалась и модернизировалась, то каковой была степень этой модернизации, и в какой мере можно говорить о разрывах с прежними традициями или преемственности с ними? Судя по книге Иггерса и Вана, незападная историческая мысль никогда не теряла связи с прежними местными традициями, поэтому, по-видимому, четкого водораздела между современной и традиционной историографией в большинстве регионов мира просто не существует.

Так, например, несмотря на появление новых направлений исторических исследований в Восточной и Юго-Восточной Азии (гендерные исследования, изучение повседневности, социокультурные исследования и т.п.) во всех этих регионах все еще весьма сильна традиция официального историописания, или коллективного историописания под эгидой правительства, что является отличительной чертой историографической практики данного региона. Ярким примером может служить гигантский проект, инициированный не так давно в Китае, по составлению многотомной истории династии Цин, а также вьетнамский проект по написанию стандартного нарратива истории Вьетнама . То же можно наблюдать и в Японии (хотя в основном на уровне префектур или локальном уровне ), и в Корее, где по-прежнему в исторических нарративах на полном серьезе фигурирует миф о Тан Гуне как прародителе корейского народа. Действительно, несмотря на вопиющее несоответствие между датами жизни Тан Гуна, согласно легенде и сохранившимся письменным источникам, которые относят их не далее как к I в. до н.э., корейские историки включают этот миф в свои нарративы по корейской истории. Впрочем, проблематика преемственности и разрывов в историографической практике столь же остро стоит и в западной историографии, которая отнюдь не развивается линейно, как это ранее было принято считать. Полагаю, что это сосуществование «нового» и «старого» вообще является характерной особенностью развития современной историографии и, по всей вероятности, останется таковой и в будущем.

Другой аргумент в пользу этого вывода заключается в том, что, несмотря на явную тенденцию к культивированию научной версии истории, на всем протяжении XIX–XX вв. никакого согласия по поводу природы истории и способа ее написания не было ни на Западе, ни в других ареалах. Напротив, в противовес доминирующим историческим подходам всегда существовали контр-движения. Все это заставляет предположить, что представление о последовательно сменяющихся в каждой стране, регионе и мире в целом исторических образах нуждается в коррекции и замене представлением об их одновременном сосуществовании, множественности существующих прошлых.

Например, ярким примером преемственности, вероятно, может служить живучесть национализма, ставшего неизбывным свойством историографии начиная с нового времени и заставляющего нас вновь обратиться к дискуссии между адептами универсального развития и национального своеобразия. В чем причина подобной живучести? Иггерс и Ван нигде прямо не отвечают на этот вопрос, констатируя только факт присутствия феномена национализма в историографических культурах последних двух столетий. Однако напрашивающийся после прочтения книги ответ заставляет обратиться к факторам, лежащим, на мой взгляд, гораздо глубже чисто политических причин. Национальная компонента исторического сознания везде оказывается тесно связанной с поисками идентичности, с противопоставлением себя «Другому», а следовательно неизбежно стереотипизированной, будь то стереотипы на уровне нации или региона (европоцентризм) . Не отличаются существенным разнообразием и основные проявления националистических проектов разных стран. Помимо уже отмеченных поисков идентичности (сущностных черт нации), они повсеместно сопровождаются проявлениями культурной исключительности, намерением превратить свой народ в нацию (доказав, кстати, при помощи истории длительность и непрерывность ее существования), на основе которой инициируется создание национального государства . И скорее всего в ближайшей перспективе призыв некоторых историков «спасать историю от нации» вряд ли может быть реализован в полной мере.

Однако хотя национальная историография и не сошла полностью с историографической сцены, можно согласиться с Н. З. Дэвис в том, что уже не она определяет «рамки исторического нарратива» . И это возвращает нас к тому, с чего собственно и начинались наши размышления, а именно к особенностям современного глобального историографического анализа. Современное понимание глобальной историографии, конечно, должно подразумевать (а не исключать) наличие множества национальных / локальных вариантов и траекторий их развития, делая упор на их уникальность и разнообразие. Но это понимание должно отличаться от прежних линейных и европоцентристских в своей основе схем, заменяя их живым взаимодействием и комбинацией глобальной, региональной и локальной парадигм сравнительного историографического исследования. Ибо каждая из них не может быть осмыслена без других. Глобальная история историографии явно пересекает национальные, региональные и даже локальные контексты, акцентирует внимание на существовании множества взаимосвязей, взаимообменов, взаимовлияний между сравниваемыми историографическими традициями и культурно-историческими контекстами их бытования. Глобальную историографию не могут не интересовать каналы и посредники такого диалога. Наконец, такая историография не может твориться в дисциплинарных рамках и стремится к интегративной исследовательской программе, ориентированной на максимальное использование междисциплинарных связей, ибо особенности предмета глобальной историографии и формулируемые в его рамках задачи и проблемы в принципе не могут быть осмыслены в дисциплинарных рамках.

Происходящая в последние десятилетия глобализация требует таких подходов, которые принимали бы во внимание основные направления перемен, происходящие в том мире, в котором мы жили и живем, «признания различных темпоральностей и пространств, другими словами, наличия различных взглядов на мир, сохраняющихся несмотря на мощную тенденцию к гомогенизации» . Сегодня еще слишком рано говорить о том, приведут ли различные попытки написать глобальную историографию к существенной трансформации этой дисциплины. Но многое уже указывает на необходимость призыва к новому подходу к историописанию, такому, который выходил бы за пределы устоявшейся дихотомии Запад/не-Запад и зафиксировал перемены в историописании в многополюсной, глобальной перспективе, признавая, что импульсы к появлению этой перспективы поступали из разных источников и разных уголков земного шара .

БИБЛИОГРАФИЯ
  • A Place in the World: New Local Historiographies from Africa and South-Asia / Ed. by Axel Harneit-Sievers. Leiden, 2002.
  • Ahiska, Meltem. Occidentalism: The Historical Fantasy of the Modern // The South Atlantic Quarterly. Vol. 102. № 2/3. Spring/Summer 2003. P. 351–379.
  • Appadurai, Arjun. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minnesota, MN, 1996.
  • Bentley, Jerry H. Shapes of World History in Twentieth-Century Scholarship. Washington, DC, 1996.
  • Bentley, Jerry H. The New World History // A Companion to Western Historical Thought / Ed. by Lloyd Kramer and Sarah Maza. Maiden, MA, 2002. P. 393–416.
  • Bentley, Jerry H. World History // A Global Encyclopedia of Historical Writing / Ed. by Daniel Woolf. New York, 1998. P. 968–970.
  • Butterfield, Herbert. Historiography // Dictionary of the History of Ideas. New York, 1973. Vol. 2. P. 464–498.
  • Cañizares-Esguerra, Jorge. How to Write the History of the New World: Histories, Epistemologies, and Identities in the Eighteenth-Century Atlantic World. Stanford, 2001.
  • Chakrabarty, Dipesh. Provincializing Europe: Postcolonial Thought and Historical Difference. Princeton, NJ, 2000.
  • Chen, Xiaomei. Occidentalism: A Theory of Counter-Discourse in Post-Mao China. New York: Oxford, 1995.
  • Choueiri, Youssef M. Arab History and the Nation-State: A Study in Modern Arab Historiography 1820-1980. London and New York, 1989.
  • Conrad, Sebastian. What Time is Japan? Problems of Comparative (Intercultural) Historiography // History and Theory. 1999. 38:1. P. 67–83.
  • Davis, N. Zemon. Disscussant’s comment // Procedings acts: Reports, abstracts and round table introductions // 19th International Congress of historical science, 6-13 August, 200. Oslo 2000. – 464 p.
  • Dirlik, Arif. Chinese History and the Question of Orientalism // History and Theory. 1996. 35:4. P. 96–118.
  • Dirlik, Arif. Confounding Metaphors, Inventions of the World: What is World History For? // Writing World History, 1800-2000 / Ed. by Benedikt Stuchtey and Eckhardt Fuchs. Oxford, 2003.
  • Duri A. A. The Rise of Historical Writing among the Arabs / Ed. and tr. Lawrence I. Conrad. Princeton, NJ, 1983.
  • Dworkin, Dennis. Marxism and Historiography // Global Encyclopedia of Historical Writing / Ed. by D. Woolf. 2 vol. New York, 1998. P. 599.
  • Eckert, Andreas. Historiography on a Continent without History: Anglophone West Africa, 1880–1940" // Across Cultural Borders: Historiography in Global Perspective / Ed. by Eckhardt Fuchs and Benedikt Stuchtey. Lanham/Boulder, CO, 2002. P. 99–118.
  • Elman, Benjamin A. From Philosophy to Philology: Intellectual and Social Aspects of Change in late Imperial China. Los Angeles, CA, 2000.
  • Encyclopedia of Historians and Historical Writing / Ed. by Boyd Kelly. London, 1999.
  • Findley, Carter Vaughn. An Ottoman Occidentalist in Europe: Ahmed Midhat Meets Madame Gulnar, 1889 // American Historical Review. 1998. 103:1 (December). P. 15-49.
  • Fleming K. E. Orientalism, the Balkans, and Balkan Historiography // American Historical Review. 2000. 105:4 (October). P. 1218-1233.
  • Fueter, Eduard. Geschichte der Neuren Historiographie. Leipzig, 1911.
  • Gates, Warren E. The Spread of Ibn Khaldun"s Ideas on Climate and Culture // Journal of the History of Ideas. 1967. 28:3 (July-September). P. 415-422.
  • General History of Africa. London, 1978-2000.
  • Gershoni, Israel. Middle East Historiographies: Narrating the Twentieth Century // Ed. by Amy Singer and Y. Hakan Erdem. Seattle, IL, 2006.
  • Globalization in World History / Ed. by Hopkins, Anthony G. London, 2002.
  • Gooch, George Peabody. History and Historians in the Nineteenth Century. London, 1913.
  • Historians of China and Japan / Ed. by W. G. Beasley and E. G. Pulleyblank. Oxford, 1961.
  • Historical Thinking in South Asia: A Handbook of Sources from Colonial Times to the Present / Ed. by Michael Gottlob. Oxford, 2003.
  • Hopkins, Anthony G. The History of Globalization – and the Globalization of History? // Globalization in World History / Ed. by Hopkins. London, 2002. P. 11–46.
  • Iggers, Georg J., Wang, Q. Edward with contributions from Supriya Mukherjee. A Global History of Modern Historiography. Longman, 2008.
  • Lexikon Geschichtswissenschaft / Ed. by Stefan Jordan. Stuttgart, 2002.
  • Luo, Bingliang. 18 shiji Zhongguo shixue de Шип chengjiu (Теоретические успехи китайской историографии в XVIII веке). Beijing, 2000.
  • Making Sense of Global History / Ed. By Solvi Sogner. Oslo, 2001.
  • Malik, Jamal. Mystik: 18. Jahrhundert // Die muslimische Sicht (13. bis 18. Jahrhundert) / Ed. by Stephan Conermann. Frankfurt am Main, 2002. P. 293–350.
  • Manning, Patrick. Navigating World History: Historians Create a Global Past. N.Y., 2003.
  • Masaki, Hirota. Pandora no hako: minshū shisōshi kenkyū no kadai (Ящик Пандоры: Вопросы в исследовании истории общественного менталитета) // Nashonaru. Hisutori o manabi suteru (Забытая национальная история) / Ed. by Sakai Naoki. Tokyo, 2006. P. 3–92.
  • Masayuki, Sato. The Two Historiographical Cultures in Twentieth-century Japan // Assessment of Twentieth-century Historiography. Professionalism, Methodologies, Writings / Ed. by Torstendahl R. Stockholm, 2000. P. 33–42.
  • McNeill, William H. The Rise of the West: A History of the Human Community. 1963.
  • Miller, Joseph C. History and Africa / Africa and History // American Historical Review. 1999. 104. P. 1–32.
  • Nandy, Ashis. History"s Forgotten Doubles // History and Theory. 1995. 34. P. 44.
  • O"Brien, Patrick. Historiographical Traditions and Modern Imperatives for the Restoration of Global History // Journal of Global History. 2006. 1:1. P. 3–39.
  • Pelley, Patricia M. Postcolonial Vietnam: New Histories of the National Past. Durham, NC, 2002.
  • Rao V. N., Schulman David and Subrahmanyam Sanjay. Textures in Time: Writing History in South Africa. 1600–1800. N.Y., 2003.
  • Robinson, Chase F. Islamic Historiography. Cambridge, 2003.
  • Rosenthal, Franz. A History of Muslim Historiography. Leiden, 1968.
  • Sachsenmaier, Dominic. Global History and Critiques of Western Perspectives // Comparative Education. Vol. 42. No. 3. August 2006. P. 451–470.
  • Sachsenmaier, Dominic. Global History: Global Debates // Geschichte Transnational. 2004. 3:3.
  • Said, Edward. Orientalism. New York, 1978.
  • Tanaka, Stefan. Japan"s Orient: Rendering Pasts into History. Berkeley, CA, 1993.
  • Tavakoli-Targhi, Mohamad. Refashioning Iran: Orientalism, Occidentalism and Historiography. Basingstoke, 2001.
  • The Cambridge History of Latin America. Vol. 11. Bibliographical Essays / Ed. by Leslie Bethell. Cambridge, 1995.
  • Völkel, Markus. Gescbichtsschreibung: Fine Einfubrung in globaler Perspektive. Koln, 2006.
  • Wang Q. Edward. The Rise of Modern Historical Consciousness: A Cross-Cultural Comparison of Eighteenth-Century East Asia and Europe // Journal of Ecumenical Studies. XL:l-2 (Winter-Spring, 2003). P. 74–95.
  • White, Hayden. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe. Baltimore, MD, 1973.
  • Wilgus A. Curtis. The Historiography of Latin America: A Guide to Historical Writing, 1500–1800. Metuchen, NJ, 1975.
  • Wolf, Eric. Europe and the People without History. Berkeley, CA, 1982.
  • Woolf, Daniel. Historiography // New Dictionary of the History of Ideas. Farmington Hills, MI, 2005. Vol. 1. xxxv-lxxxviii.
  • World Historians and their Critics / Ed. by Philip Pomper, Richard H. Elphick and Richard T. Vann. Middletown, CT, 1995.
  • World History: Ideologies, Structures, and Identities / Ed. by Pomper Philip, Elphick Richard H. and Vann Richard T. Maiden, MA, 1998.
  • Вжозек В. Историография как носитель национально националистической идеи // Теории и методы исторической науки: шаг в XXI век: Материалы международной научной конференции. М.: ИВИ РАН, 2008. С. 189–191.
  • Интервью с Хейденом Уайтом // Диалог со временем. № 14. М.: URRS, 2005. С. 335–346.
  • Касьянов Г. В. Национальный нарратив: канон и его соперники: постсоветское пространство, 1990–2000 годы // Теории и методы исторической науки: шаг в XXI век: Материалы международной научной конференции. М.: ИВИ РАН, 2008. С. 195–196.
  • Посохов С. И. Многоликая историография: образы историографии как научной и учебной дисциплины // Теории и методы исторической науки: шаг в XXI век: Материалы международной научной конференции. М.: ИВИ РАН, 2008. С. 243–245.
  • Репина Л. П. Всемирная история как история глобальная // Теории и методы исторической науки: шаг в XXI век: Материалы международной научной конференции. М.: ИВИ РАН, 2008. С. 177–179.

    • Сидорова Т. Н. Историография как интеллектуальная история: проблемы междисциплинарности и контекста // Историческая наука сегодня. М., 2011. С. 593–601.

Семенов Ю.И. Производство и общество // Социальная философия. Курс лекций: Учебник / Под ред. И.А. Гобозова. - М.: Издатель Савин С.А., 2003. - С. 147-160.

1. Два основных понимания всемирной истории: унитарностадиальное и плюрально-циклическое

История есть процесс. С этим сейчас согласно большинство историков, специалистов по философии истории, социологов. Но трактуют они этот процесс далеко не одинаково. Для одних история - поступательное, восходящее развитие, т.е. прогресс, для других - просто развитие. Есть люди еще более осторожные: для них история - только изменение. Последние не всегда понимают историю как процесс. Для некоторых из них она - беспорядочное нагромождение различного рода не связанных друг с другом случайностей.

Но если мы рассматриваем историю как прогресс или даже как просто развитие - перед нами неизбежно встает вопрос: что же при этом развивается, что же является субстратом исторического процесса, его субъектом. Низшими, первичными субъектами истории являются конкретные отдельные общества - социоисторические организмы; более высокими, вторичными - системы социоисторических организмов и, наконец, высшим, третичным субъектом истории является вся совокупность существовавших и существующих социоисторических организмов - человеческое общество в целом.

Соответственно, существуют процессы истории отдельных социоисторических организмов (общин, племен, стран), процессы истории систем социоисторических организмов (исторических регионов) и, наконец, процесс всемирной, или мировой, истории.

Наряду с изложенной выше точкой зрения, согласно которой реально существуют не только отдельные социоисторические организмы и различного рода их системы, но и человеческое общество как единое целое, и, соответственно, процессы развития отдельных социоисторических организмов и их систем вместе взятые образуют один единый процесс всемирной истории, существует и прямо противоположная. Если первое понимание можно было бы назвать унитаристским (от лат. unitas - единство), то второе - плюралистическим (от лат. pluralis - множественный).

Суть плюралистического понимания истории заключается в том, что человечество подразделяется на несколько совершенно автономных социальных образований, каждое из которых имеет свою собственную, абсолютно самостоятельную историю. Каждое из этих исторических образований возникает, развивается и рано или поздно с неизбежностью гибнет. На смену погибшим социальным единицами приходят новые, которые совершают точно такой же цикл развития.

История человечества, таким образом, полностью раздроблена не только в пространстве, но и во времени. Существует множество исторических образований и, соответственно, множество историй. Вся история человечества есть бесконечное повторение множества одинаковых процессов, есть совокупность множества циклов. Поэтому такой подход к истории с полным основанием можно назвать не просто плюралистическим, а плюрально-циклическим. Исторический плюрализм неизбежно включает в себя циклизм.

Выделение стадий всемирной истории с необходимостью предполагает соединение унитаристского понимания истории со взглядом на нее как на процесс не просто изменения, а развития, причем развития поступательного, т.е. прогресса. Такой подход к всемирной истории может быть назван унитарно-стадиальным.

2. Возникновение и развитие унитарно-стадиальных концепций всемирной истории.

Из двух рассмотренных выше основных подходов к истории первым возник унитарно-стадиальный. В крайне абстрактном виде он представлен в трудах средневекового мыслителя Иоахима Флорского (1130-1202). В новое время он приобрел более конкретные формы.

Окончательно оформившееся в труде выдающегося представителя Шотландского просвещения А. Фергюсона (1723-1816) «Опыт истории гражданского общества» (1767) подразделение истории человечества на периоды дикости, варварства и цивилизации, было одновременно и стадиальной типологией социоисторических организмов. Было выделено три типа социоров: дикарские, варварские и цивилизованные, из которых каждый последующий тип рассматривается как более высокий, чем предыдущий.

Почти одновременно экономистами Ж. Тюрго (1727-1781) и А. Смитом (1723-1790) была разработана несколько иная, но тоже стадиальная типология социоисторических организмов: охотничье- собирательские, пастушеские, земледельческие и торгово- промышленные общества.

Зародившееся в эпоху Возрождение и окончательно утвердившееся к началу XVIII в. подразделение истории цивилизованного человечества на Античность, Средние века и Новое время легло в дальнейшем в основу еще одной стадиальной типологии социоисторических организмов. А. Сен-Симон (1765-1825) связал каждую из названных выше эпох с определенным типом общества: античную с обществом, основанным на рабстве, средневековую - с феодальным обществом, в котором господствовало крепостничество, новое время с индустриальным обществом, в котором господствовал наемный труда. По А. Сен-Симону именно смена этих трех типов общества лежала в основе смены трех эпох всемирной истории.

Следующей шаг в развитии унитарно-стадиального подхода к истории связан с именами К. Маркса (1818-1883) и Ф. Энгельса (1820- 1895). Важнейшей составной частью созданного ими в середине XIX в. материалистического понимания истории (исторического материализма) является теория общественно-экономических формаций, о которой уже шла речь ранее. Согласно взгляду К. Маркса, в истории человечества сменилось пять основных способов производства, а тем самым и пять общественно-экономических формаций: первобытнообщинная (первобытно-коммунистическая), азиатская, античная (рабовладельческая), феодальная и капиталистическая..

Созданную К. Марксом схему развития смены общественноэкономических формаций в основном принимало большинство сторонников марксизма. Единственным спорным пунктом в ней был азиатский способ производства и, соответственно, азиатская общественно-экономическая формация.

3. Возникновение и развитие плюрально-циклических концепций истории.

Впервые такое понимание истории было изложено в работе основоположника расистской историософии француза Ж.А. де Гобино (1816-1882) «Очерк неравенства человеческих рас» (1853-1855), затем в «Учебнике всемирной истории в органическом изложении» (1857) немецкого историка Г. Рюккерта (1823-1875), и, наконец, обрело свой классический облик в труде русского мыслителя Н.Я. Данилевского (1822-1885) «Россия и Европа» (1869).

В XX в. эта линия была продолжена в «Закате Европы» (1918) немецкого мыслителя О. Шпенглера (1880-1936), «Постижении истории» (1934-1961) А.Дж. Тойнби (1889-1975) и трудах их многочисленных эпигонов (Ф. Бэгби, К. Квигли, Л.Н. Гумилев и др.). Сторонники этого подхода использовали разные термины для обозначения выделяемых ими исторических единиц: «культурно-исторические индивиды», «культурно-исторические типы», «культуры», «общества», «цивилизации». Чаще всего использовалось последнее слово, в силу чего этот подход в нашей стране получил наименование цивилизационного.

4. Современные западные унитарно-стадиальные концепции.

Хотя сторонники плюрально-циклического подхода существуют на

Западе и сейчас (С.П. Хантингтон), однако в целом он там давно уже утратил былую популярность. С 50-60 гг. XX в. на Западе началось возрождение унитарно-стадиальных концепций в этнологии (Л. Уайт, Дж. Стюард, Э. Сервис, М. Фрид, М. Салинз и др.) и социологии (Г. Ленски, О.Д. Дункан, Дж. Матрас, Т. Парсонс и др.). Унитарностадиальный характер носили почти все ранние теории модернизации (У.У. Ростоу, Ш. Эйзенстадт, С. Блэк). К самым известным современным унитарно-стадиальным концепциям относятся теория индустриального общества (Ж. Фурастье, Р. Арон), а затем сменившая ее теория постиндустриального (сверхиндустриального, технотронного, информационного, сервисного и т.п.) общества (Д. Белл, А. Турен, О. Тоффлер, И. Иллич, И. Масуда и др). Все эти концепции представляют собой стадиальные типологии социоисторических организмов. В ортодоксальных концепциях постиндустриального общества выде- лаются такие три типа общества, как аграрное, индустриальное и постиндустриальное, которые одновременно представляют собой последовательно сменяющиеся стадии развития человечества.

5. Еще одно понимание истории: «антиисторицизм» (исторический агностицизм).

В последнее время на Западе все более широкое распространение получает еще один общий взгляд на историю, отличный и от унитарностадиального, и от плюрально-циклического. Суть его предельно четко выражено в работах британского философа К. Поппера (1902-1994) «Открытое общество и его враги» (1945) и «Нищета историцизма» (1957). В них автор обрушивается на то, что он именует историцизмом.

Таким словом он обозначает взгляд, согласно которому существует процесс исторического развития, подчиненный действию определенных, не зависящих от человека сил. Если эти силы не сверхъестественные, а естественные, то историцизм предполагает существование определенных объективных законов, определяющих ход исторического процесса. В любом своем варианте историцизм предполагает если и не абсолютную, то все же какую-то предопределенность исторического процесса, прохождение обществом тех или иных стадий развития, а тем самым и возможность для мыслителя и ученого предвидеть и предсказать ход истории. Существует историцизм теистический, спиритуалистический, натуралистический, экономический и т.п.

Все свое опровержение «историцизма» К. Поппер строит на основе «методологического номинализма» или, что по сути то же самое, - феноменализма. Он признает существование только отдельного, только явлений. Объективное бытие общего он отвергает. Отсюда следует, что общественная жизнь представляет собой всего лишь простую совокупность огромного количества самых разнообразных действий людей. История есть просто «последовательность событий». Нет никаких оснований говорить о движении общества как целого. К взглядам К. Поппера на историю и его критике «историцизма» полностью присоединился экономист Ф.А. фон Хайек (1899-1992) в сочинении «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма» (1988). Подобные идеи отстаиваются сейчас в работах Р. Нисбета, Ч. Тилли, Р. Будона, а также постмодернистов.

6. Глобально-стадиальная интерпретация унитарно-стадиального понимания истории.

Но ведь возможен и другой ответ. В таком случае общественноэкономические формации выступают, прежде всего, как стадии развития человеческого общества в целом. Они могут быть и стадиями развития отдельных социоисторических организмов. Но это совершенно не обязательно. Смена формаций в масштабах человечества в целом может происходить и без их смены в качестве стадий развития социоисторических организмов. Одни формации могут быть воплощены в одних социоисторических организмах и их системах, а другие - в других. Такая интерпретация унитарно-формационного, а тем самым и вообще унитарно-стадиального подхода к истории может быть названа глобальноформационным, а более широко - глобально-стадиальным пониманием истории.

И такое понимание смены стадий всемирной истории не является абсолютно новым. Первую глобально-стадиальную концепцию мировой истории мы находим в книге выдающегося французского правоведа Ж. Бодена (1530-1596) «Метод легкого познания истории» (1566). В дальнейшем глобально-стадиальный подход развивалась многими мыслителями: французом Л. Леруа (1510-1577), англичанами Дж. Хейк- виллом (1578-1649) и У. Темплом (1628-1699), немцем И.Г. Гердером (1744-1803) и получил свое достаточно полное воплощение в схеме всемирной истории, созданной великим немецким философом Г. Гегелем (1770-1831) в 1820-1831 гг. и изложенной в его «Философии истории» (1837, 1840).

Во всех этих работах важнейшей была идея исторической эстафеты - перехода ведущей роли от одних «народов», т.е. социоисториче- ских организмов или их систем, к другим, а тем самым и перемещение центра всемирно-исторического развития. Все эти концепции носили довольно абстрактный характер и поэтому, видимо, не привлекли к себе внимания историков.

Проработав текст, выполните следующие задания:

  • 1) Представьте содержание текста статьи в виде логической схемы.
  • 2) Дайте определения ключевым терминам, используемым в тексте.
  • 3) Используя статью Ю. Семенова и свои знания по теме, изложите положительные и отрицательные стороны унитарно - стадиальной и плюрально - циклической интерпретаций всемирной истории.
  • 4) Выскажите свою точку зрения по проблеме.

ной комиссии Российской Федерации.

8 Косых М.Ф. Взаимодействие политических партий и движений с государ-

ством как условие реформирования российского общества: Дис. ... канд. полит. наук. - М., 1998.

9 Житнев В.Б. Мафия в Екатеринбурге. - Екатеринбург, 1993.- С. 8.

10 Кириллов А. Д. Урал в новой истории. - Екатеринбург: Уральский рабо-

чий, 1999. - С. 42-45.

Р.Ю. Царев

Курганский государственный университет

КОНЦЕПЦИИ ГЛОБАЛЬНОЙ ИСТОРИИ Ф.БРОДЕЛЯ И И.ВАЛЛЕРСТАЙНА: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

Аннотация

В статье показано, что в этих концепциях происходит теоретизация исторического процесса на основаниях, выходящих за рамки формационного и цивилиза-ционного подхода, предлагаются новые варианты понимания единиц истории. Вместо стадиальной модели и модели исторического круговорота обосновывается волновая модель множественного социального времени с вероятностной логикой. Эта модель синтезируется с принципами синергетики, подчеркивается нелинейный характер глобальных исторических тенденций.

Вместе с тем, раскрывается не тождественность рассматриваемых концепций глобальной истории по следующему ряду ключевых моментов - реальность много-укладности в мировом масштабе, признание объективности существования локальных цивилизаций, проблема соотношения макро- и микроуровня исторической реальности. В связи с этим по-разному решается вопрос о единстве и многообразии исторического процесса.

Ключевые слова: историческая система, мир-империя, мир-экономика, современная мир-система, мировой капитализм, накопление капитала.

Kurgan State University

F. BRÖDEL AND I. WALLERSTEIN"S CONCEPTS OF GLOBAL HISTORY: THE COMPARATIVE ANALYSIS

The article demonstrates that these concepts deals with theorization of the historical process on the basis which goes beyond formation and civilization approach, it offers new

versions of understanding of historical units. Instead of the stadial models and the model of historical cycles the wave model of multiple social time with a probabilistic logic is supported. This model is synthesized with synergetic principles, the article emphasizes a nonlinear character of global historical tendencies.

Therewith, the article describes non identity of the considered concepts of global history considering the following number of the key points such as existence of the plural society across the globe, acknowledgement of objectivity of local civilizations existence, the problem of correlation of macro-scale and micro-scale level of the historical reality. Therefore, the question on unity and diversity of the historical process is dealt in different ways.

Keywords: a historical system, world-empires, world-economies, modern world-systems, world capitalism, capital accumulation.

Исторический процесс в социальных науках XX столетия был представлен на разных уровнях. Исследовались как локальные микросообщества людей с их спецификой, так и крупные региональные общности и, прежде всего, локальные цивилизации. Наконец, на макроуровне в центр внимания были поставлены развивающиеся глобальные исторические тенденции.

Вычленение этих уровней обусловлено и самой реальностью истории, и невозможностью выбора единственного ракурса рассмотрения исторического процесса. Проблемой остается выявление специфики уровней исторической реальности, их соотношения, сводимости или несводимости одного к другому, единства и многообразия истории. Изучение исторической реальности на разных уровнях требует не только очертить предметную область исследования, но и выработать адекватные его задачам понятийный аппарат и методологию с учетом дилеммы формационного и цивилизационного подхода.

Целью данной статьи является анализ концепций глобальной истории французского историка Ф.Броделя и основателя концепции мир-системного анализа (далее -МСА) И.Валлерстайна, с именами которых в значительной степени связано само становление проблематики глобальной истории. Анализ их концепций будет осуществляться как в плане трактовки ими исторического процесса, так в плане теоретико-методологических оснований его исследования с выявлением эвристической продуктивности и ограничений.

Во-первых, методологически сближает их концепции осознание теоретического характера исследования истории, направленность против позитивистской, описательной традиции, в которой недооценивалось значение теоретических моделей. В методологии школы «Анналов» и концепции локальных цивилизаций А.Тойнби теоретическая модель хотя и реализуется, но она все же в недостаточной степени эксплицирована, тогда как в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна были эксплицированы исходные, теоретические принципы, на основании которых и были построены модели глобальной истории.

Этот подход находится в соответствии с идеей постпозитивизма, и в частности, К.Поппера: в научном познании невозможно обойтись без теоретических посылок, определяющих направление эмпирического исследования.

Ф.Бродель подчеркивал, что невозможно обойтись без теоретической реконструкции исторического процесса в форме выдвижения гипотез, в свете которых конкретные факты получат определенную интерпретацию (2, 131; 4, 10). Многоуровневость исторической реальности, время длительной протяженности, множественность форм ис-

торического времени, идея единства прошлого и настоящего - это главные, исходные теоретические принципы, позволившие Ф.Броделю разработать свою концепцию глобальной истории.

И по И.Валлерстайну, факты не являются самодостаточными (8, 8). Вместо позитивистской схемы «факты -концепция» необходима схема «концепция - факты»: исходные теоретические установки должны определять выбор объекта исследования, оно не может осуществляться без наличия определенной теоретической схемы (21, 9-10, 346). Без понятий как аналитических конструкций невозможна интерпретация исторической реальности (по: 11, 33).

Вместо национальных государств как единиц истории ставится задача целостного описания нового объекта -современной мир-системы - на определенном уровне абстракции, ее структур и принципов функционирования. Выдвинута идея единства статики и динамики системы, континуума «прошлое - настоящее»: «современного мира» как такового нет, выявить неизменное и изменяющееся можно лишь в долгосрочной ретроспективе (21, 5, 7-9).

Ф.Бродель и И.Валлерстайн являются сторонниками проблемного подхода к историческому познанию, его тео-ретизации, обосновывается синтез идиографической и номотетической методологий. Исходные теоретические принципы, о которых они говорят, конечно, не вполне верифицируемы, но на их основе возможно построение верифицируемых концепций истории.

Во-вторых, Ф.Бродель и И.Валлерстайн выдвинули программу построения целостного социально-исторического знания на основе синтеза социальных наук как отражения реального единства социальной реальности.

«Глобальная история» в онтологическом плане понимается Ф.Броделем как исследование всемирно-исторического процесса с выявлением его основополагающих тенденций (3, 8-9), а в гносеологическом плане - как целостное исследование социальной истории (3, 39). Как и основатели школы «Анналов» М.Блок и Л.Февр, Ф.Бродель являлся последовательным сторонником междисциплинарного синтеза социальных наук (2, 116-117).

И.Валлерстайн выдвинул концепцию наддисципли-нарного синтеза (24, 312-313). Если междисциплинарный синтез характеризует объект через совокупность категорий, выработанных в частных науках, то, по И.Валлерстайну, нужно выработать трансдисциплинарные категории, изначально пронизывающие массив социального знания. Необходима целостная, «...не поделенная на отдельные дисциплины социально-историческая наука, рассматривающая человечество в перспективе эволюции исторических систем.» (7, 30).

Следует отметить, что эти программы в полной мере не реализованы. Ф.Бродель реализовал онтологический вариант понимания «глобальной истории»; в силу интереса к роли материальных факторов в историческом процессе, задача целостного исследования социальной реальности им не была решена. И.Валлерстайн показал органичное единство экономики и политики, отсутствие их автономной друг от друга логики. Однако сфера культуры и духовных ценностей оказалась или на втором плане (Ф.Бродель) или была сведена к проявлению экономико-политических тенденций развития современной мир-системы (И.Валлерстайн), о чем еще будет сказано в дальнейшем.

Ф.Броделя и И.Валлерстайна интересует одна и та же проблема - истоки и процесс становления современного миропорядка. Если Ф.Бродель проследил этот процесс лишь до XVIII века, включая промышленную рево-

люцию в Англии, то И.Валлерстайн предпринял попытку объяснения и дальнейшей истории, но в решении общей проблемы их концепции сближает ряд идей.

Во-первых, историческая реальность понимается в их концепциях как имеющая многоуровневую организацию и структурный характер.

Ф.Бродель разграничил «историю событий» и «историю структур». «Структуры» - это объективные исторические реальности, связанные с большой длительностью и позволяющие вырваться из «плена событий»; понять историю - значит обнаружить структурный фундамент единичных событий (изменений) в долгосрочной временной перспективе (2, 118-127). И.Валлерстайн полностью поддерживает этот подход (20, 1241; 21, 2).

Они понимали историческую реальность и как имеющую иерархический характер. В концепции МСА И.Валлерстайна это представление воплощается в модели «трехэтажной» организации миров-экономик в целом и современной мир-системы, в частности. В концепции Ф.Броде-ля, помимо модели миров-экономик, имеет место разделение экономики на уровни «материальной жизни» или «повседневности», над которой надстраивается «рыночная экономика», а вершину иерархии образует «капитализм» (1, 13-14, 43-44).

Во-вторых, понимание процессов долгосрочной, структурной динамики в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна связано, прежде всего, с исследованием функционирования и развития определенных исторических систем.

В концепции МСА «историческая система» понимается как долговременный, органично-целостный социальный комплекс, обладающий высокой степенью сложности, относительно автономной эволюцией, внутренней динамикой и противоречиями, пространственно-временными границами (18, 203; 23, 27-28). Любая историческая система базируется на способе производства и обмена, развивающемся разделении труда; в бытии любой из них наступает период, когда исчерпываются способы сдерживания ее противоречий (8, 13).

Как видно из этого определения, «историческая система» обладает рядом характеристик формации (способ производства, разделение труда, ведущая роль экономических отношений в социуме) и локальной цивилизации (относительно автономная эволюция, наличие пространственно-временных границ, жизненный цикл от возникновения до гибели), однако не сводится ни к одной, ни к другой, и своеобразно «снимает» в себе их характеристики.

И.Валлерстайн разграничил «мини-системы» и «мир-системы». Характеристиками первых являются компактность, относительная кратковременность (жизненный путь примерно шести поколений), гомогенность культуры и структур управления, реципроктность. В современном мире их больше не существует (23, 148-150; 24, 317). Мир-системы существовали в двух вариантах - «миры-империи» и «миры-экономики» (21, 346-349; 24, 317).

Если первые основывались на политической власти, то вторые - на торговле и накоплении капитала. В мирах-империях тоже существовали рынки и обмен, но они контролировались бюрократическими структурами, перераспределявшими дань с непосредственных производителей в свою пользу. Миры-экономики базировались на «капиталистической логике», накоплении капитала, сетях интегрированных производственных структур; прибавочный продукт, созданный непосредственными производителями, отчуждался в форме прибыли и распределялся среди буржуазии посредством рынка, на который влияли нерыночные (политические) структуры (21, 348; 23, 150-156; 24, 317).

В концепции Ф.Броделя понятие «мини-система» отсутствует, равно как и представление о «современной мир-системе», что составляет ядро концепции МСА И.Валлерстайна, но он разделял трактовку им миров-империй и миров-экономик как мир-систем и как единиц истории (3, 14).

По Ф.Броделю, «.миры-империи, как их называет И.Валлерстайн, были... (итогом) старинных побед политики над экономикой». Это «управляемая экономика» или «азиатский способ производства» (3, 48-49).

На самом деле трактовка И.Валлерстайном миров-империй лишь внешне напоминает азиатский способ производства. Как известно, при нем велика роль государственной бюрократии в силу экономических условий: государственная собственность на ирригационные системы приводит к экономической зависимости от государства земледельческих общин. Держава А. Македонского являлась миром-империей, но элементов азиатского способа производства в ее экономике не было. Видимо, следует разграничивать миры-империи с азиатским способом производства и военно-политические миры-империи.

Неоднозначным является представление Ф.Броделя о наличии или отсутствии экономического детерминизма в восточных мирах-империях. С одной стороны, применительно к Китаю утверждается, что государство сознательно тормозило процесс накопления капитала (3, 536-537). С другой стороны, он не был склонен преувеличивать масштаб управления экономикой: государство «сильнее общества - да, но не сильнее экономики» (3, 49).

Что касается мира-экономики, то, по словам Ф.Броделя, эта система представляет собой «экономически самостоятельный кусок планеты, способный в основном быть самодостаточным, такой, которому его внутренние связи и обмены придают определенное органическое единство» (3, 14).

Мир-экономика включает в себя ядро, полупериферию и периферию - регионы различного уровня экономического развития. Неравенство экономических потенциалов имеет своим источником географическое разделение труда между регионами. Неравенство необходимо для функционирования системы, поскольку, порождая неэквивалентный обмен между зонами, оно служит условием накопления капитала в ядре. Система изменяет свои пространственные границы (расширение или сжатие) на основе внутренней, структурной динамики. Ядро системы перемещается из одного центра в другой, что ведет к периодической смене страны-гегемона. Наконец, мир-экономика представляет собой мультикультурную систему (3, 16-39; 21, 348-350; 23, 153).

Если восточные миры-империи, в частности Китай, характеризовались контролем государства над экономикой, то европейский капиталистический мир-экономика не имел политического центра и с момента своего возникновения вышел из-под контроля отдельных государств (3, 49-51; 23, 153). Этим и объясняется экспансия этой системы, которая сыграла, по представлению Ф.Броделя, главную, а по представлению И.Валлерстайна, и вовсе решающую роль в превращении локальной истории в глобальную историю.

Вместе с тем, они подчеркивают, что развитие сильных государств в ядре европейского капиталистического мира-экономики является главным условием развития современного капитализма (3, 45; 21, 133). Государства ядра были централизованными, как и в мирах-империях, но, в отличие от них, не тормозили экономическое развитие, а способствовали ему.

По И.Валлерстайну, развитие европейского капиталистического мира-экономики начинается в XVI веке, ког-

да эта историческая система сумела победить в борьбе с миром-империей Габсбургов (21, ch.5). Ф.Бродель же считал, что уже в XIII веке европейский капиталистический мир-экономика достиг необходимой для дальнейшей экспансии консолидации (3, 50-51). Вместе с тем, они едины в том, что условием развития капитализма в Западной Европе являлся отход от формы мира-империи (3, 49-50; 21, 348; 24, 317-318).

Однако такой подход не предполагает анализ возникновения капитализма, и эта проблема заменяется другой - как возник европейский капиталистический мир-экономика. По существу дела, возникновение капитализма объясняется победой капиталистического мира-экономики и наоборот.

В-третьих, для концепций Ф.Броделя и И.Валлерстайна характерен выход за рамки и формационного, и циви-лизационного подхода к истории.

Теория формаций отрицается в силу акцентирования в ней стадиальности истории в ущерб действию механизмов синхронности (на самом деле К.Маркс не отрицал сосуществования формаций разного уровня развития).

Вместе с тем, на примере Индии К.Марксу было важно показать включение в мировое развитие новых стран и созревание в них конфликтов, присущих буржуазному обществу, чтобы понять, когда могут быть исчерпаны возможности развития капитализма в мировом масштабе. Без ответа на вопрос, сможет ли человечество «выполнить свое назначение без коренной революции в социальных условиях Азии?» (10, 136), нельзя было вскрыть предпосылки мировой коммунистической революции. Признание магистральной линии исторического развития и вызвало возражения Ф.Броделя и И.Валлерстайна.

Ф.Бродель мировую экономическую историю анализировал путем исследования взаимодействия миров-экономик при их чередовании на протяжении пяти-шести веков с раскрытием преемственности и дисконтинуитета между ними, и сосуществующих миров-экономик (этот аспект является даже определяющим). По его словам, «история мира - это кортеж, процессия, сосуществование способов производства, которые мы слишком склонны рассматривать последовательно, в связи с разными эпохами истории» (3, 65).

Синхронистический анализ призван раскрыть структуру истории в больших масштабах пространства-времени, выявить реальности экономики, приобретающие мировое звучание, задающие ритм всему человечеству.

По И.Валлерстайну, для объяснения крупных структурных сдвигов в мире за последние столетия необходимо не только отказаться от национального государства как базовой единицы анализа, но и пересмотреть стадиальную модель социального изменения. Каков критерий выделения стадий? Сколько их было? Сколько могло быть? Индустриализация была причиной или следствием великого поворота в политике? Стадии сменяются линейно? Возможны ли возвращения назад? Франция XVII века сравнима с Индией XX века? Можно ли вообще сравнивать несравнимые национальные единицы? Это возможно, если объяснять внутренние изменения национальных государств как вытекающие из эволюции мировой системы и взаимодействий внутри нее (21, 6-8).

Другими словами, за точку отсчета необходимо принять не национальные государства сами по себе и как развивающиеся в рамках различных формаций, а систему гораздо более высокого уровня сложности.

Проблема более крупных реальностей, чем государства, представлена и в цивилизационном подходе к истории в его локально-исторической версии.

По Ф.Броделю, локальные цивилизации связаны с

мирами-экономиками, но нетождественны им. У каждого мира-экономики существует своя культура, но их границы могут не совпадать с границами цивилизаций, что объясняется более высоким динамизмом экономики по сравнению с культурой. Запад - это « мир-цивилизация», но ядро европейского мира-экономики неоднократно перемещалось, а в XIII-XV веках не Венеция или Генуя как торговые центры определяли культурный облик Европы, а Флоренция. Однако завоевание Нового Света - пример взаимодействия мира-экономики и мира-цивилизации, поскольку экспансия осуществлялась во всех формах. И в Европе единство культуры способствовало установлению торговых связей (3, 60-62).

Что касается И.Валлерстайна, то в его концепции измерение истории с точки зрения локальных цивилизаций фактически не признается ввиду отрицания объективного бытия таких исторических реальностей (см. далее).

Понятия мира-экономики и современной мир-системы позволяют изучать региональные и мировые экономические связи, абстрагируясь от формационной и цивили-зационной принадлежности конкретных обществ.

В-четвертых, этот анализ становится возможным благодаря исследованию капитализма и его особой роли во всемирной истории. При этом подчеркивается необходимость конкретно-исторического изучения «реального», а не «идеального» капитализма либералов и марксистов (24, 318).

По Ф.Броделю, рыночная экономика является стихией конкуренции, инициативы мелких предприятий, капитализм же - это « порядок», ориентированный на извлечение максимальной прибыли путем свободного выбора сферы деятельности. Он характеризуется не сменой, а единством торговой, финансовой и промышленной форм (принцип синхронности). Как «верхний этаж» экономики капитализм обосновался в банковской сфере, биржевой спекуляции, международной торговле, крупной промышленности, когда она возникла. Он немыслим без монополизации при поддержке государства (3, 641-643).

И.Валлерстайн поддерживает взгляд Ф.Броделя на соотношение рынка и капитала, форм капитала, конкуренции и монополии. И невмешательство государства в экономику - это миф идеологии либерализма (5, 10-12).

Капитализм - это « смесь» свободного и принудительного, оплачиваемого и неоплачиваемого труда, товарных и нетоварных отношений, отчуждаемых и неотчуждаемых форм собственности и капитала (24, 319-320). «Домашние хозяйства» в капиталистическом мире-экономике - это форма процесса «всеобщей товаризации», но без непосредственного найма и фабричной организации производства (19, 24; 23, 19). Это подрывает идею либералов и К.Маркса о свободном наемном труде как основном признаке капитализма (24, 319). Наконец, крупные плантации, торговые компании, государственные предприятия, ТНК -это формы капиталистического предпринимательства (по: 12, 44).

Тем самым, по И.Валлерстайну, капитализм многообразен. Этот взгляд коррелирует с тезисом Ф.Броделя о способности капитализма к выбору форм реализации в зависимости от конкретно-исторических условий.

С одной стороны, как и К.Маркс, они признают, что развитый капитализм - это явление новоевропейское, с другой стороны, как и М.Вебер, рассматривают капитализм как имеющий в истории универсальный характер.

По мнению Ф.Броделя, капитализм охватывал и Запад, и Восток в разные исторические периоды, для его существования достаточно наличия международного рынка; как и М.Вебер, он полагал, что в истории сосуществовали и взаимодействовали различные формы капитализ-

ма (3, 641). И.Валлерстайн полагает, что во всех исторических системах веками, если не тысячелетиями существовали элементы капитализма, предпринимательские силы (8, 16-17).

Природа капитализма усматривается Ф.Броделем и И.Валлерстайном не в производстве товаров, которое возникает значительно раньше современного капитализма, а в контроле над их обращением. Поэтому конкретный способ производства не имеет принципиального значения, главное - чтобы производимые товары непрерывно поступали в капиталистический оборот.

В-пятых, ими обосновывается концепция хронострук-туры исторического процесса, стержнем которой является идея «времени длительной протяженности» (Ф.Бро-дель) и множественности форм исторического времени, которые раскрывают механизм функционирования капитализма.

Согласно Ф.Броделю, историческое время распадается на ритмы изменчивости различной длительности. Это волновые экономические колебания, состоящие из восходящей и нисходящей фаз. К ним относятся вековые тенденции, или «тренды», среднесрочные колебания («циклы Кондратьева») и конъюнктурные изменения (3, 65-77). Поэтому мир-экономика представляет собой колеблющуюся экономическую сеть огромных размеров (3, 79).

И.Валлерстайн не только принимает эту концепцию, но и синтезирует модель множественного исторического времени с моделью пространственной организации европейского капиталистического мира-экономики, лежащего в основе современной мир-системы. Он показал, что пространственное расширение и сжатие этой системы, перестройки товарных сетей в ядре, на полупериферии и периферии, смена державы-гегемона и крупные военные конфликты коррелируют с «трендами» и «циклами Кондратьева» (23, 40-46).

Если циклические колебания развертываются во времени, то их последствия прослеживаются в пространстве системы. Мир-экономику следует рассматривать как структурный пульсар, обладающий континуумом «пространство - время», в рамках которого развертывается ее динамика. Функционирование системы предполагает известную стабильность ее структур, развитие - динамику этих структур (континуум « статика - динамика»). Мир-экономика как самоорганизующаяся система поддерживает равновесие между этими тенденциями в течение длительного времени без ущерба для своей целостности.

Ф.Бродель лишь в теории утверждал, что краткое и долгое время неразделимы (3, 79-80), И.Валлерстайн раскрывает механизм трансформации конъюнктур в «тренды» (15, 45-46). Ф.Бродель объяснял долгосрочные ритмы внешним толчком, заставляющим колебаться сети обмена (3, 78-79), И.Валлерстайн полагает, что их источником являются противоречия как результат ограничений, налагаемых структурами системы (15, 45). Большая глубина, с которой он разработал модель долгосрочных экономических колебаний, объясняется анализом возможного будущего капитализма и современной мир-системы.

И, в-шестых, в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна не только обосновывается циклически-волновая модель социального времени, но и отмечается ее тесная связь с проблемой системного кризиса и перехода к новой исторической системе - перехода необратимого, но вероятностного.

Они не согласны с моделью исторического времени как круговорота в духе идей Н.Макиавелли и Дж.Вико, которая предполагает прохождение системой цикла с возвращением в исходную точку. Экономические колебания, о которых говорят Ф.Бродель и И.Валлерстайн, - это тоже

циклы, происходящие с определенной периодичностью. Однако их специфика состоит в том, что они никогда не повторяются: понижательная Б-фаза цикла никогда не является простым негативным зеркальным отражением повышательной А-фазы, колебания никогда не возвращаются к исходному пункту. Поэтому одни и те же явления могут быть одновременно и повторяющимися и меняющимися (15, 45).

Что касается системного кризиса, то Ф.Бродель и И.Валлерстайн подчеркивают, что любая историческая система сменяется другой (3, 81; 8, 13). Природа кризиса заключается в том, что волновые экономические колебания, выражающие естественный характер функционирования системы, в определенный момент начинают ее разрушать и подталкивают переход (15, 46).

По Ф.Броделю, кризис и переход сопровождает возрастание роли случайности (3, 81). Промышленной революции в Англии предшествовал длительный кумулятивный процесс, но все же она возникла «внезапно» (3, 552, 554). Его анализ функционирования европейского капиталистического мира-экономики близок принципам синергетики, но в его концепции они содержатся, скорее, имплицитно, а в концепции МСА они явно эксплицированы. С их позиций трактуется, например, переход от феодализма к капитализму в Европе (8, 16-18). Любой переход является необратимым, но стохастичным в плане результата, а прогресс - относительным и вероятным (15, 47-48; 24, 322-323).

И.Валлерстайн в созвучии с идеологией «новых левых» полагает, что противоречия капиталистической системы с большой долей вероятия могут привести ее к краху (6, 159-176; 8, 18). Ф.Бродель же возражал, что капитализм в силу его гибкости может и не погибнуть, найти новые, неизвестные в данный момент возможности для структурного изменения (3, 647-649).

Согласно представлению Ф.Броделя и И.Валлерстайна, если функционирование системы является циклически-волновым, она все же не может вернуться в исходное состояние, ее траектория имеет вероятностный характер.

Итак, в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна глобальная история предстает в больших масштабах пространства-времени, имеет структурный характер, ее организуют фундаментальные тенденции. К ним относятся динамика и взаимодействие в пространстве-времени сложных исторических систем, развертывание процессов исторических изменений на разных уровнях в форме волновых ритмов различной длительности, и, прежде всего, в долгосрочной временной перспективе, нелинейный характер глобальных процессов как проявление сложности системной динамики. Глобальная история образована сетями взаимодействий, задающих режимы исторических изменений.

Однако концепции глобальной истории Ф.Броделя и И.Валлерстайна не тождественны друг другу: существует ряд проблемных полей, в рамках которых между ними возникли разногласия, и порой глубокие. По Ф.Броделю, взгляд И.Валлерстайна на историю плодотворен, но «чересчур систематичен», ибо как социолог он невольно ведет «борьбу с историей» (3, 65).

В концепции МСА исторические факты не игнорируются, и вряд ли имеет место «борьба с историей». Однако присутствует известный уровень абстракции: избран ракурс рассмотрения и объяснения современной мир-системы, не учитывающий возможное и реальное многообразие истории. Рассмотрим ключевые моменты, где их концепции расходятся друг с другом.

Во-первых, в трактовке роли исторического пространства.

В работах Ф.Броделя оно рассматривается как реальность, объемлющая любые образования, имеющие территориальную протяженность - страны, локальные цивилизации, миры-экономики. Оно влияет на динамику исторических систем: покорение обширных пространств часто ведет к слабости и неустойчивости конкретного мира-экономики (3, 474). Причина локального - экономического и культурного - многообразия Франции в том, что в силу «растянутости» пространства страна была мозаикой автономных «микрокосмов», существовавших в почти полной изоляции одни от других (4, 94, 96).

Специфика пространства усматривается в природно-географических условиях, но Ф.Бродель не был сторонником механистического географического детерминизма: природно-географические условия детерминируют деятельность людей не напрямую, а через выработку коллективных традиций приспособления к естественным условиям. Процесс этого приспособления и его результаты образуют «материальную жизнь» («повседневность») (1, 13-14).

В представлении Ф.Броделя историческое пространство является одним из важных факторов, детерминирующих исторический процесс.

В концепции МСА сохраняется представление об историческом пространстве как территориальной протяженности. Экспансия европейского мира-экономики происходила пространственно, ось ядро - полупериферия - периферия характеризует пространственную организацию современной мир-системы. Товарные сети имеют пространственное протяжение и конфигурацию.

Вместе с тем, у И.Валлерстайна нет постановки и решения проблемы детерминации природно-географичес-кими условиями жизни и деятельности людей в рамках повседневности. Если Ф.Бродель ставит задачу обнаружения невидимых при поверхностном взгляде детерминирующих структур и факторов, то И.Валлерстайн такую конкретизацию не осуществляет.

Во-вторых, они разделяют представление о наличии оси ядро - полупериферия - периферия, но ее трактовка ими не совсем тождественна.

И.Валлерстайн рассматривает ее как модель экономической организации пространства, Ф.Бродель экстраполирует ее на политическое и культурное пространство. По его мнению, в колониальном государстве ядром является столица, провинции - полупериферией, колонии -периферией. Культура Возрождения распространялась пространственно по схеме «Флоренция - Италия - Европа», а готическое искусство - по схеме «междуречье Сены и Луары - Франция - Европа» (3, 39-41). Другими словами, не только экономика, но и другие «порядки» общества по-своему организовывали пространство.

Но главное в том, как трактуется отношение ядро -периферия в экономическом плане. И.Валлерстайн понимает его как мировое разделение труда, способ контроля над принудительным и свободным трудом, способность государства воздействовать на процесс накопления капитала (19, 54; 21, 349-350). Иначе говоря, ось ядро - периферия выражает, прежде всего, отношения эксплуатации, заключающиеся в механизме неэквивалентного обмена, при котором ядро приобретает часть прибыли, а периферия теряет ее (19, 32).

Ф.Бродель представил ось ядро - периферия как выходящую за рамки отношения эксплуатации. Он разграничил понятия неэквивалентности и неравноправия: первое выражает характер связи, второе - определяет отношения между зонами, находящимися просто на разных уровнях развития. Если понятие неэквивалентности у Ф.Броделя близко понятию эксплуатации у И.Валлерстай-

на, то понятие неравноправия позволяет не сводить ось ядро - периферия к отношению эксплуатации, добавляя к нему взаимную зависимость (3, 43-44).

Это различие проявляется в трактовке роли периферии. И.Валлерстайн представил ее, скорее, не как субъект действия, а как объект воздействия со стороны ядра, периферия пассивна. Ф.Бродель же не считал, что Латинская Америка в XVIII веке играла пассивную роль по отношению к Европе, а Индия - по отношению к Великобритании в XIX веке (3, 397, 538).

Получается, что не только периферия зависит от ядра, но и ядро - от периферии, при этом не только в том смысле, что оно нуждается для своего развития в менее развитых областях, как считает И.Валлерстайн (21, 350), но и в том, что периферия может оказывать обратное воздействие на ядро.

В концепции же МСА содержится идея известной инволюции периферии. Отмечается, что в этой зоне возникают антисистемные национально-освободительные движения, ставящие цель ликвидации неравноправия в системе, заявляющие о «праве народов» на самостоятельное развитие. Однако они стремятся к завоеванию государственной власти, хотя потенциал национального государства в воздействии на капиталистический мир-экономику ограничен в силу транснациональности этой системы. Вера в возможности государства интегрирует вчерашние антисистемные движения в межгосударственную систему капиталистического мира-экономики (19, 66-70; 23, 105-106).

В силу слабости государства периферии не могут противостоять механизму неравномерного обмена и удержать часть мировой прибыли, а государственный аппарат не в состоянии стать мотором развития (17, 2022). К тому же антисистемные движения пришли к власти в период мощной экспансии капиталистического мира-экономики (1945-1968), совпавшей с гегемонией США, и как результат - их историческое поражение, когда стала очевидной иллюзорность программ национального развития (17, 2021; 23, 135, 138).

В-третьих, в их концепциях по-разному решается проблема многоукладности как социально-экономического явления мирового масштаба.

В 60-е годы XX века И.Валлерстайна интересовали проблемы развития стран Африки после обретения независимости. Он признавал наличие многоукладности в форме сосуществования и взаимодействия местных экономических укладов («африканский способ производства») и «импортного» капиталистического уклада. Его подход в это время можно назвать исторической региона-листикой. В этом плане показателен коллективный труд о колониальном положении, в котором рассмотрен широкий круг проблем, связанных с многоукладностью и сла-боразвитостью (14). И.Валлерстайн являлся лишь его редактором, но это исследование отражает его научные интересы на этом этапе.

В дальнейшем он пришел к выводу, что понимание положения стран Африки в мировой экономике и политике невозможно без включения развития этого континента в более масштабный контекст. В 70-е годы И.Валлерстайн создает концепцию современной мир-системы, в которой реализуется подход исторической глобалистики, а регио-налистика отступает на второй план. В связи с этим изменяется и взгляд на проблему многоукладности.

По И.Валлерстайну, способ производства - одна из важнейших характеристик экономики. Чтобы определить способ производства, необходимо знать границы разделения труда и его базовый объект (единицу) (23, 162-163). В концепции МСА такой единицей является историческая

система. На этом основании рождается принцип «одна система - один способ производства».

По его мнению, в период 8000 г. до н.э. - 1500 г н.э. существовали исторические системы всех типов (24, 317318). Тем самым, с одной стороны, многоукладность признается в форме сосуществования исторических систем как способов производства. С другой стороны, если капитализм универсален, то существовали ли способы производства, отличные от капитализма?

Однако в XVI веке начинается экспансия европейского капиталистического мира-экономики, в ходе которой были поглощены все иные исторические системы. К концу XIX века и по сей день впервые в истории на планете оказалась только одна историческая система - современная мир-система, основанная только на капиталистическом способе производства (24, 318).

В современной мир-системе не признается сосуществования и взаимодействия различных способов производства, утверждается существование мирового капитализма, который, по И.Валлерстайну, задает свою природу всем социальным формам, заставляет их функционировать в его ритме. Плантационное рабство в Вест-Индии XVIII века, рабство юга США XIX века, крепостное право в Восточной Европе XVII-XVIII веков - это формы мирового капиталистического способа производства (по: 13, 22). «Домашние хозяйства» тоже выступают как «агенты» мирового капитализма (19, 24; 23, 14, 29); и социалистическая система - форма его специфической реализации (23, 157).

И.Валлерстайн раскрывает природу современной мир-системы так, что потенциально ее некапиталистическое содержание проступает при доминирующей капиталистической функции. Он ставит вопрос если и не о сосуществовании и взаимодействии различных способов производства, то о многообразии форм реализации мирового капитализма в плане различия их содержания при выполнении общей функции капиталистического накопления.

Что касается Ф.Броделя, то он исследовал становящуюся в XV-XVIII веках мировую экономическую систему, в которой четко обнаруживается оппозиция «капитализм

Докапиталистические способы производства».

По его мнению, в ядре всех миров-экономик существовал капитализм в любой его форме, а на периферии

Докапиталистические структуры (крепостничество и даже рабство) (3, 18, 33-34). Поэтому «способы производства сцеплены друг с другом. Самые передовые зависят от самых отсталых, и наоборот: развитие - это другая сторона слаборазвитости» (3, 65).

Одно это обстоятельство делает картину глобальной истории сложнее, чем в концепции МСА. Однако дело не только в этом. И.Валлерстайн теоретически признает наличие неевропейских миров-экономик (24, 317-318), но не исследует их, Ф.Бродель и признает (3, 16-17), и исследует. И.Валлерстайн сделал акцент на поглощении европейским капиталистическим миром-экономикой других исторических систем, Ф.Бродель, признавая важную роль европейского капитализма в формировании мировых экономических связей, раскрывает процесс взаимодействия различных социальных систем.

Например, неясно, существовал в Латинской Америке феодализм или капитализм или переходная форма. И сам капитализм был более связан с Европой, чем с местными экономическими укладами, и не являлся господствующим способом производства. Перед нами «мозаика» обществ, экономик, способов производства и даже «национальных капитализмов», «наслоение» социальных систем друг на друга, смешение их элементов. Невозможно исследовать эту реальность на основе единого способа производства (3, 437, 440).

И.Валлерстайн, с одной стороны, сведя современную мир-систему к капитализму, не реализовал идею многообразия истории как сосуществования и взаимодействия различных способов производства. С другой стороны, сам капитализм представлен им как многообразная реальность.

Ф.Бродель тоже это признает, говоря о сосуществовании различных форм капитализма, но он показал его реальное взаимодействие с докапиталистическими способами производства. В отличие от И.Валлерстайна, он признавал существование внутренне разнородных объектов, в которых может и не быть единой системной логики, какую сообщает современной мир-системе в трактовке И.Валлерстайна капиталистический способ производства.

Если К.Маркс в основном исследовал «чистый капитализм» без рассмотрения его взаимодействия с другими укладами, то Ф.Бродель и И.Валлерстайн переходят к его конкретно-историческому анализу. Однако Ф.Бродель намного отчетливее показал, что формационный подход часто не « работает» при анализе многоукладности, поскольку сложно дать однозначную характеристику формационной принадлежности многоукладных экономик.

В-четвертых, концепции Ф.Броделя и И.Валлерстайна различаются по вопросу признания реальности локальных цивилизаций в истории.

Ф.Бродель признавал, что они представляют собой объективно существующие исторические социокультурные образования. В духе идей А.Тойнби он полагал, что «в сердце любой цивилизации утверждаются религиозные ценности». Однако «религиозная деятельность не составляет сама по себе всей культуры, которая охватывает также дух, стиль жизни (во всех значениях этого термина), литературу искусство, идеологию, самосознание. Культура создана из множества богатств, материальных и духовных» (3, 60).

По И.Валлерстайну цивилизация - это не реальная историческая система, а лишь моральное понятие, духовная конструкция, создаваемая, когда определенные группы стремятся провозгласить свою самобытность. Цивилизация - это нынешнее представление о прошлом и традиция - современное творение. Цивилизации часто путают с мирами-империями. Многие из них претендовали на «цивилизационное» наследие в той или иной форме культурной преемственности (язык, религия). Европейский капиталистический мир-экономика уничтожил иные исторические системы, они сохранились лишь в форме циви-лизационных претензий тех или иных социальных групп (23, 159-168).

В силу этого в современной мир-системе не существует Запада и Востока как цивилизационных типов, а реальностью является только ядро - полупериферия -периферия как экономическая ось: «Цивилизации сегодня лишь обозначают границы между... экономическими зонами мира» (7, 35).

И.Валлерстайн признает существование «капиталистической цивилизации» с набором ее базовых ценностей - рационализмом, универсализмом, приматом прав человека, демократией, образованием, верой в научно-технический прогресс (6, 142-157); но она отождествляется с капиталистическим миром-экономикой и рассматривается как его идеологическое наполнение.

Ф.Бродель признавал изначальную специфику локальных цивилизаций, ее сохранение в течение длительного времени. По И.Валлерстайну, в ходе становления современной мир-системы были поглощены локальные культуры, но затем производится новое культурное многообразие, поскольку система нуждается в различиях и иерархиях (16, 43-44 и др.). Капиталистическая цивилиза-

ция привела к появлению в странах полупериферии и периферии националистических движений с претензией на цивилизационное измерение. Но это не означает реального « возрождения» цивилизаций: национализм - это способ сопротивления капитализму и способ участия в системе (23, 169-172).

В концепции МСА признается многообразие культур в современном мире, но оно является не исходным, а вторичным. Культурные различия приобретают характер эпифеноменов культуры капиталистической системы.

И, в-пятых, в концепциях Ф.Броделя и И.Валлерстайна по-разному решается проблема соотношения уровней исторической реальности.

И.Валлерстайн полагает, что нужно найти приемлемое решение дилемм «макро - микро» и «глобальное -локальное» (20, 1241). Однако в концепции МСА явный акцент сделан на макроуровень, глобальные тенденции.

Современную мир-систему он стремится представить как целостность, не сводимую к составляющим ее частям. Правда, отмечается, что характеристика целостности системы - это лишь первый шаг (21, 7-8, 270). Вторым шагом явно выступает выявление структурной оси ядро -полупериферия - периферия, но эта конкретизация целостности имеет специфический характер.

В силу того, что И.Валлерстайн отрицает национальные государства как единицы истории, ось ядро -полупериферия - периферия рассматривается одновременно как отношение и связь, но не между странами, национальными государствами, а между структурными уровнями системы. Их единство обеспечивают товарные сети, абстрагированные от экономических отношений между отдельными государствами (19, 30). Сети исследуются сами по себе с целью вскрыть реальное осевое разделение труда. Тем самым раскрываются системные отношения, обусловливающие накопление капитала.

Поэтому современная мир-система не является совокупностью государств, национальных экономик и локальных цивилизаций, а представляет собой глобальную, независимую от региональной и локальной специфики величину, а сама региональная специфика не может рассматриваться в самостоятельном значении, поскольку является эпифеноменом системы.

В частности, слаборазвитость периферии И.Валлерстайн объясняет действием механизмов функционирования мирового капитализма (19, 32; 22, 9). Этот подход предполагает изучение стран периферии в той мере, в какой это позволяет раскрыть их зависимость без учета их собственной логики развития, факторов, способствующих слаборазвитости, в самих этих странах.

Более того, любое национальное государство «является порождением современной мир-системы», поскольку именно в рамках межгосударственных отношений в ней была обозначена «"государственность" самих суверенных государств, определены и отточены их государственные полномочия» (9, 4).

В концепции МСА явно присутствует серьезная недооценка роли различных факторов, не сводимых к закономерностям глобального уровня.

Ф.Бродель же раскрывает связь глобального и локального. Мировая экономическая система как результат взаимодействия миров-экономик не сводится к их простой механической сумме; в то же время развитие регионов, испытывая на себе воздействие процессов, порожденных развивающимся мировым капитализмом, не сводится к ним и не выводится из них, как это было показано Ф.Бро-делем, в частности, на примере Латинской Америки. Нарастание целостности истории не означает элиминации региональной специфики.

И.Валлерстайн прав в том, что целое обладает свойствами, не сводимыми к свойствам частей, и играет по отношению к ним определяющую роль. Однако свойства частей не сводимы полностью к свойствам целого. Локальные системы до включения в мировую обладали своей спецификой, и вхождение в нее не означает утраты их своеобразия. Необходимо исследовать локальные особенности, даже если они не оказывают определяющего влияния на систему в целом. Эти особенности столь же историчны, что и глобальные тенденции.

Именно на этот момент и обращает внимание Ф.Бродель. Причины инерционности китайской экономики он видит не только в особой роли государства, но и в ее структурных особенностях («кантональная модель»). Они обусловили отсутствие высших уровней обмена, необходимых для ликвидации замкнутости локальных экономических систем, их интеграции в крупные территориальные комплексы, как это происходило в Западной Европе (1, 35-37).

Следовательно, локальные особенности экономики Китая негативно повлияли на формирование национального рынка, а это, в свою очередь, обусловило экономическое отставание Китая от Европы в рамках развивающегося мирового рынка. Однако нельзя сказать, что Китай с его исторической спецификой является порождением «времени мира», глобальных тенденций.

Если И.Валлерстайн показал воздействие макроуровня исторической реальности на микроуровень, то Ф.Бродель, не отрицая этого, раскрыл и обратное воздействие: локальные особенности могут если и не прямо, то косвенно оказывать влияние на процессы, протекающие на глобальном уровне.

В плане проблемы единства и многообразия исторического процесса концепции глобальной истории Ф.Броделя и И.Валлерстайна сильно разнятся.

В концепции МСА налицо редукционизм, состоящий в сведении современной мир-системы к одному способу производства - капитализму, недооценке культурного разнообразия современного мира, преувеличении определяющей роли макроуровня по отношению к микроуровню истории.

Эти аспекты связаны между собой. Современная мир-система представлена по большей части как экономико-политическая система. Недостаточно показана роль культурных факторов в ее развитии. Если макроуровень истории выступает как определяющий, который обусловлен экономикой (мировой капитализм), то факторы микроуровня, будучи зачастую неэкономическими, рассматриваются как эпифеномены экономических процессов.

Ф.Бродель на первое место тоже ставит материальные - природно-географические и экономические - факторы истории. Роль культурных факторов он тоже не исследует, однако рассматривает их как не сводимые к экономическим факторам. Кроме того, он выявляет плюрализм исторического процесса, не отменяющий его нарастающей глобальной целостности. Ф.Бродель показал более широкую панораму мировой истории, признавая мно-гоукладность в мировом масштабе, многообразие человечества на уровне локальных цивилизаций, взаимодействие глобальных и локальных процессов.

Вместе с тем, концепции Ф.Броделя и И.Валлерстайна представляют собой вариант материалистического понимания истории, выходящего за рамки формационного подхода. Разработанные ими концепции глобальной истории - это реальное обоснование неформационной парадигмы. И цивилизационный подход к истории в его локально-исторической версии в их концепциях отступает на второй план. Поэтому спор «формация или локальная

цивилизация», по сути, лишается смысла. Мы имеем дело с моделью глобальной истории, построенной на иных теоретико-методологических основаниях.

Список литературы

1. Бродель Ф. Динамика капитализма. - Смоленск, 1993.

2. Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длитель-

ность // Философия и методология истории: Сб. ст. - М, 1977.

3. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-

XVIII вв. В 3 т. Т.3: Время мира. - М., 1992.

4. Бродель Ф. Что такое Франция? В 2 кн. Кн.1: Пространство и

история. - М., 1994.

5. Валлерстайн И. Капитализм: враг рынка?//Логос. - 2006. - № 5.

6. Валлерстайн И. Капиталистическая цивилизация // Валлерстайн И.

Исторический капитализм. - М., 2008.

7. Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика, 1500-

2010 // Свободная мысль. - 1996. - № 5.

8. Валлерстайн И. Социальное изменение вечно? Ничто никогда не

изменяется?// Социологические исследования. - 1997. - № 1.

9. Валлерстайн И. Существует ли в действительности Индия? //

Логос. - 2006. - № 5.

10. Маркс К. Британское владычество в Индии //Маркс К., Энгельс Ф.

Сочинения. - 2-е издание. - Т.9.

11. Пантин В. И. Циклы и ритмы истории. - Рязань, 1996.

12. Фурсов А.И. Глобальные и региональные проблемы в работах

Иммануила Валлерстайна: Реферативный сборник. - М., 1998.

13. Чешков М.А. Критика миросистемного подхода и концепции

капитализма И.Валлерстайна: Научно-аналитический обзор. - М., 1992.

14. Social change: The colonial situation / Ed. by I.Wallerstein. - N.Y.-L.-

15. Wallerstein I. A Theory of Economic History in place of Economic Theory? /

/ Studies in Social and Economic History. Vol. 15: Methodological problems. - Leuven, 1990.

16. Wallerstein I. Culture as the Ideological Battleground of the Modern World-

System // Theory, Culture and Society. - L, 1990. - Vol.7. - № 2/3.

17. Wallerstein I. Development: Lodestar or Illusion? // Economic and Political

Weekly. - Bombay, 1988. - Vol.23. - № 39.

18. Wallerstein I. Historical Systems as Complex Systems // European Journal

of Operational Research. - Amsterdam, 1987. - Vol.30. - № 2.

19. Wallerstein I. Le capitalisme historique. - Paris, 1985.

20. Wallerstein I. Social Science and the Quest for a Just Society //American

Journal of Sociology. - Chicago, 1997. - Vol.102. - № 5.

21. Wallerstein I. The Modern World-System. In 3 Vol. Vol.1: Capitalist

agriculture and the origins the European world-economy in the sixteenth century. - N.Y., 1974.

22. Wallerstein I. The Myrdal legacy: Racism and Underdevelopment as

dilemmas // Cooperation and Conflict. - Stokholm, 1989. - № 24.

23. Wallerstein I. The Politics of the World-Economy: The states, the

movements and the civilizations. Essays. - Cambridge - Paris, 1984.

24. Wallerstein I. World-Systems Analysis // Social Theory Today. - Stanford,

Статья посвящена институциализации глобальной истории как области научных исследований и образовательной дисциплины. Подробно рассмотрены образовательные проекты в области глобальной истории на примере вузов Великобритании.

Ключевые слова: глобальная история, глобализация, образовательные программы, исследовательские сети, инновационные формы обучения.

Глобальная история (Global History ) - одно из наиболее перспективных направлений исторических исследований начала XXI в. Это не могло не отразиться на образовании в области истории. В течение последних полутора десятилетий многие университеты мира открыли соответствующие курсы и программы.

Первые образовательные программы

Инициативы, связанные с организационным становлением глобальной истории, были обусловлены как внутренними факторами развития научной мысли, постоянно требующей не только содержательной, но и формальной модернизации, так и факторами внешними, к которым относятся в первую очередь глобальные изменения системы международного порядка на рубеже 1980-1990-х гг. и активизация процессов глобализации во второй половине 1990-х гг.

Своего рода «локомотивом» глобализации социально-гуманитарного дискурса последних десятилетий стали запросы западной системы образования, построенной на принципе жесткой конкуренции и чутко реагирующей на социальный заказ. Как и параллельные проекты (Big History, World and Transnational History, Crosscultural Studies, Environmental History и др.), Global History институциализировалась в первую очередь в рамках образовательных программ, а затем уже и в рамках специализированной периодики и профессиональных ассоциаций.

Одним из крупнейших центров глобальной истории стал Лондон. Там были организованы первый семинар (Institute of Historical Research, University of London) и первая магистерская программа (London School of Economics & Political Science) по глобальной истории, создана исследовательская сеть в области глобальной экономической истории (Global Economic History Network), учрежден периодический орган (Journal of Global History).

«В Лондоне глобальная история началась как эксперимент, а превратилась в миссию, - рассказывает президент Европейской сети по универсальной и глобальной истории (European Network in Universal & Global History) Гэрит Остин. - Проект начался с инициативы, которая теперь представляется достаточно умеренной, а тогда казалась инновационной и даже радикальной - с учреждения регулярного семинара в такой аморфной области, как «Глобальная история в контексте процессов большой длительности». Семинар собрали Патрик О`Брайен, являвшийся в тот момент директором Института исторических исследований Лондонского университета, и Алан Милворд, возглавлявший кафедру экономической истории в Лондонской школе экономики и политических наук. На первом заседании в феврале 1996 г. О`Брайен обозначил цель семинара в выражениях, которые, согласно академическим представлениям, почти противоречат понятию семинара: не научные исследования, а беседа между специалистами в различных областях. Как увидим позднее, это стало началом новой исследовательской инициативы, получившей дальнейшее продолжение» . Вот как вспоминает об этом сам О`Брайен: «В качестве директора Института исторических исследований я собрал (на забаву коллегам) первый семинар по глобальной истории. Семинар начался с обсуждения довольно короткого списка известных к тому времени работ в этой новой области: Виртфогеля, Макнилла, Броделя, Валлерстайна, Франка, Померанца и др.» . Ныне в списке работ по глобальной истории - тысячи наименований. Методологические возможности предмета были оценены сообществом историков, значительная часть которого сочла перспективными работы в этой области».

В рамках семинара О`Брайена, в частности, был подготовлен программный доклад Алана Макферлейна «Бродель и глобальная история», в котором был отрефлексирован вопрос о методологических истоках предмета. Макферлейн утверждает, что именно концепция процессов «большой длительности» стала важнейшим теоретическим основанием предмета глобальной истории .

Семинары, подобные по содержанию семинару О`Брайена, с 2009 г. проводятся в Кембридже (World History Workshop) и Оксфорде (Oxford Transnational and Global History seminar). Преамбула программы оксфордского семинара объясняет его появление необходимостью переориентировать исторические исследования с европоцентричных на «неевропоцентричные» концепции, а общее распространение предмета связывает с реакцией академической среды и общественности на политические, экономические и социальные последствия глобализации . Результатом такой переориентации исторических исследований, по мнению профессора Оксфордского университета Джона Дарвина, «сталооткрытие новых взглядов на мировую историю, которая когда-то трактовалась только как история европейской экспансии » .

В статье, посвященной опыту Лондонской школы экономики и политических наук, президент Европейской сети Г. Остин отмечает три основных направления институциализации глобальной истории: образовательные программы, учреждение нового журнала и организация международной исследовательской сети . Остин обозначил и временные рамки существования проекта: «Глобальная история как подход к изучению прошлого интенсивно развивается в Лондоне в последние полтора десятилетия» . К трем направлениям институциализации глобальной истории, отмеченным Остином, можно добавить публикации британской профессуры по предмету в целом. В частности, работы крупного британского социолога Энтони Гидденса 1997-2003 гг. , которые, безусловно, стимулировали интерес его коллег к глобально-исторической проблематике.

В Лондонской школе экономики и политических наук в 2000 г. была учреждена первая в Великобритании магистерская степень по глобальной истории. Эта одногодичная программа существует до сих пор (как самостоятельная программа и как часть двухгодичной программы, осуществляемой совместно с университетами Лейпцига, Вены, Вроцлава и Роскилла). Наряду с этим, также реализуется совместная программа по всемирной истории с Колумбийским университетом.

О содержании магистерской программы по глобальной истории пишет О`Брайен: «Она стала комплексной программой, сосредоточенной на изучении долгосрочной ретроспективы развития «материальной жизни» человечества с учетом данных по Европе, Африке, Китаю, Индии и Японии. Учебный план разработан в направлении изучения того, что, возможно, является мегапроблемой нашего времени: когда и почему некоторые общества (локализованные в основном на Западе и Севере современного мира) стали преуспевающими, а большинство населения Земли, составляющее семь миллиардов человек , проживает по-прежнему в бедных странах (на Востоке и Юге ). Программа состоит из ряда отдельных курсов, в основе которых - наиболее актуальные метанарративы всемирной истории, изучающие экологические, государственные, геополитические, религиозные, культурные, гендерные, эпидемиологические и, конечно, экономические изменения на планете» .

Инновационные формы обучения

Интересные формы развития глобальной истории как инновационной дисциплины предлагает Центр глобальной истории и культуры исторического факультета Уорвикского университета (Global History & Culture Centre, Department of History, University of Warwick ). Особенность исследований центра - изучение глобализации через межконтинентальное распространение технологий и кросскультурные взаимосвязи.

Деятельность центр осуществляет в форме симпозиумов, конференций, дневных школ, серийных семинаров , торжественных мероприятий, встреч с почетными гостями, публичных лекций, выставочных проектов, присуждения стипендий, обмена аспирантами и докторантами. Среди других форм образования в Уорвике следует назвать летние школы . Одна из наиболее интересных - « Theory for a Global Age» - состоялась в 2009 г. Кроме того, начиная с 2006 г. на портале университета ведется обзор публикаций (книг и статей) по глобальной истории.

Центр также реализует серию просветительских проектов в области глобальной истории совместно с крупнейшими британскими музеями. Один из последних проектов - изучение мирового распространения фарфора - « Global Jingdezhen» . В 2010 г. прошла конференция «Cultures of Ceramics in Global History, 1300 to 1800» . В 2010-2011 гг . состоялись выставки и публичные лекции в Музее искусства Восточной Азии и Британском музее «Chinese Ceramics & Early Modern World», «Pots, Power & Beauty: Porcelain and Desire in Early Modern World», «The Wanderings of a Chinese Lady» и др . Их задача состояла в том, чтобы представить пути мирового распространения фарфора и его дизайна в раннее новое время. «Вначале мы слушаем ученых , которые рассказывают об изображениях и объектах китайско- европейского взаимодействия в увлекательной и наводящей на размышления форме , а затем проводим обсуждение более общих вопросов и показываем, как эта проблематика отразилась в глобальной истории» , - объясняют специалисты Уорвика свою методику изучения глобальных интеракций через подобные кросскультурные влияния.

В совместном с Британским музеем проекте «Plates, Parasols & Global Design in the 18th Century» был блестяще представлен один из частных, но очень характерных для глобальной истории примеров распространения влияний моды по миру (Global Design ) - ее распространение на фарфоровые тарелки с изображением китайской женщины под зонтом (Parasol Lady ). Как объясняют организаторы курса, «это изображение было популярно на протяжении многих десятилетий как на Востоке, так и на Западе, и его можно рассматривать в качестве отличного примера ранней глобализации». Центр осуществил и еще ряд подобных проектов - Global Arts, Global Commodities, Global Textiles, Global Fashion, Global Technology .

Площадки для дискуссий

Серьезным шагом на пути институциализации глобальной истории стало учреждение в 2006 г. «Журнала глобальной истории» (Journal of Global History ), издаваемого Лондонской школой экономики и Кембриджским университетским издательством (London School of Economics and Cambridge University Press ).

В программной статье Патрика О`Брайена «Историографические традиции и современные императивы глобальной истории» предмет представлен как интернациональный метанарратива, способный ответить на запросы глобализирующегося мира . Редакционная программа так определяет предметное поле глобальной истории : «Журнал освещает важнейшие проблемы глобального развития в длительной исторической перспективе, а также представляет различные исторические версии процесса глобализации. Кроме того, журнал уделяет внимание процессам и структурам, препятствующим глобализации, считая их изучение важной областью глобальной истории. Журнал стремится преодолеть существующую в исторической науке дихотомию «Запад и остальной Мир», перенося материал через традиционные тематические границы и преодолевая тенденцию к фрагментации историографического дискурса. Журнал выступает в качестве междисциплинарного форума для дискуссий представителей социальных и естественных наук по глобальному развитию».

В 2003 г. была организована исследовательская Сеть в области глобальной экономической истории (Global Economic History Network ), которую, по словам Остина, можно рассматривать как «глобализированное» продолжение семинара по глобальной истории» . Сегодня эта сеть объединяет представителей нескольких дисциплин - истории , экономики, экономической истории , антропологии, географии, социологии из вузов В еликобритании , Голландии, Италии, Германии, США, Турции , Индии и Японии .

«Глобальная история стремится расширить и углубить представления людей о самих себе , своей культуре и своих государствах путем расширения географического пространства и удлинения хронологии , принятых в традиционной историографии. А глобальная экономическая история провозглашает необходимость изучения материальной жизни человечества (с учетом данных естественных и социальных наук) в длительной хронологической и широкой географической перспективе, с тем чтобы проанализировать различия в производстве и качестве жизни во времени и пространстве », - заявлено на официальном сайте .

Создание исследовательских сетей - одна из самых ярких характеристик процесса становления предмета как инновационной (не только по содержанию, но и по форме) области знания.

Одной из наиболее крупных сетей является Европейская сеть по универсальной и глобальной истории (ENIUGH ), задача которой состоит в объединении специалистов, занимающихся соответствующей проблематикой. Сеть создана в 2002 г. по инициативе Института глобальных и европейских исследований Лейпцигского университета (Global and European Studies Institute, Universität Leipzig ). Значимыми площадками сети стали Европейские конгрессы по глобальной и всеобщей истории. Первый конгресс прошел в 2005 г. в Дрездене, второй - в 2008 г. в Дрездене, третий - в 2011 г. в Лондоне. По аналогии с ENIUGH в 2008 г. создана Всемирная сеть организаций, занимающихся глобальной и всеобщей историей (Network of Global and World History Organizations ). Свою первую конференцию сеть приурочила к ХХI Всемирному историческому конгрессу, состоявшемуся в 2010 г. в Амстердаме.

Эти и другие инициативы европейских университетов показывают, что глобальная история является весьма привлекательным и активно продвигаемым брендом в научно-образовательной среде .

Предмет и метод глобальной истории

Однако было бы неправильно утверждать, что глобальная история - лишь конъюнктурное явление, отражающее запросы системы образования и рынка исследовательских проектов. Есть и сущностное определение предмета, выражающее главную идею этого направления.

Предмет глобальной истории - это история становления социальной мироцелостности, рассматриваемая в контексте глобальных социоприродных процессов. Она изучает генезис устойчивых в долговременной исторической перспективе систем культурно-хозяйственных связей между различными народами. Важнейшими факторами стабильности этих систем в концепте глобальной истории выступают природные особенности, обусловившие характер и направленность лежащих в основании данных систем социальных связей. Миграции, заселение территорий, торговые маршруты, распространение материальной культуры, духовные взаимовлияния цивилизаций и др. - основные темы глобальной истории.

В центре внимания «историков-глобалистов» - история глобализации, противоречивые концепции которой создают проблемное поле предмета. «История глобализации является сердцем и новшеством глобальной истории» , - утверждает профессор Массачусетского технологического института Брюс Мазлиш, один из «отцов-основателей» американской школы глобальной истории.

Методологические основы глобальной истории были еще разработаны в работах Фернана Броделя «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» (1949), «История и общественные науки. Историческая длительность» (1958), «Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв.» (1967-1979).

Во-первых , это понимание всемирной истории как истории становления социальной целостности человечества;

во-вторых , описание длительных по времени и масштабных по пространственному охвату социальных процессов;

в-третьих , включение всемирно-исторического процесса в контекст геологических, биологических, климатических, эпидемиологических, демографических и др. изменений на планете.

На этих принципах в дальнейшем стали строиться частные концепции глобальной истории.

Гносеологические истоки глобальной истории связаны также с информационной революцией последней трети ХХ в. С проникновением компьютерных технологий в социальные и исторические исследования в сферу исторических изысканий вошли огромные массивы данных (в т.ч. и не традиционного для истории характера), машинная обработка которых позволила реализовывать сложные исследовательские программы. Это стало одним из важнейших факторов обновления исторической науки и качественного расширения ее возможностей. Достижения таких областей, как квантитативная историография, клиодинамика, макросоциология и др., открыли путь для создания теорий глобального масштаба. Возможность работать с эмпирикой глобального порядка стала ключевой предпосылкой становления глобальной истории как области научного знания.

Философская традиция, глубоко исследовавшая содержание категории «глобальное» в 1970-1980-х гг., подготовила не только частные науки, но и общественное мнение к новому, планетарному образу мышления. И глобальная история, оформившаяся как область научных исследований и преподавания в 1990-е гг., стала одной из форм проявления нового мировоззрения.

Несмотря на идеологические противоречия концепций глобальной истории, ее методологические возможности признаются большинством ученых, работающих в рамках иных направлений и школ. Об этом свидетельствуют материалы последних Всемирных исторических конгрессов, в программах которых обсуждение проблем глобальной истории заняло видное место.

В заключение отметим, что в российской науке и образовании глобальная история пока не представлена в качестве оформившегося института. Тем не менее, можно надеяться, что и отечественные специалисты воспользуются перспективами, открываемыми глобальной историей. С.П. Карпов, например, определил глобальную историю как одну из возможностей мировой историографии преодолеть болезнь фрагментации исторического знания и «сохранить концептуальное видение всемирно-исторического процесса, познать связь времен и деление эпох» с помощью создаваемой ею системы глубоких взаимосвязей и переплетений, выявляемых на междисциплинарной основе . O"Brien P. Global history //Making history. The changing face of the profession in Britain . [ URL ] http :// www . history . a c.uk/makinghistory/resources/articles/global_history.html. [Дата обращения: 04.05.2011].

11. Карпов С.П. Историческая наука на современном этапе: состояние и перспективы развития // Новая и новейшая история. - 2009. - № 5.


Концепция политаризма была использована А. В. Гринёвым для описания колониальной политики в Новом Свете.

Глобально-стадиальная концепция мировой истории

Семёнов развил формационную теорию и создал глобально-стадиальную (эстафетно-стадиальную) концепцию мировой истории. В период с 1970 по 1980 гг. им было опубликовано несколько работ, в которых давалась эстафетная интерпретация смены ряда общественно-экономических формаций. Почти все они были переведены за рубежом. Согласно концепции Семёнова, ни одно общество не обязано проходить все формации, на чём настаивала советская историческая наука. Последние социоры не проходят той стадии, на которой находились первые, не повторяют их движение. Выходя на магистраль человеческой истории, они сразу начинают движение с того места, на котором остановились ранее бывшие супериорными социоисторические организмы. Такая интерпретация смены общественно-экономических формаций может быть названа глобально-формационным, а более широко - глобально-стадиальным пониманием истории.

Именно такое понимание всемирной истории было изложено и обосновано во многих работах Семёнова и наиболее полно в книге «Философия истории от древности до наших дней: Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции» (2003). Такое понимание делало совершенно необходимым учёт связей не только «вертикальных», диахронных, т. е., связей между различными стадиями развития тех или иных социоисторических организмов, но и связей «горизонтальных», синхронных, то есть связей межу одновременно существующими и воздействующими друг на друга социоисторическими организмами. Семёновым была разработана и введена в оборот целая система понятий, конкретизирующих глобально-формационное понимание всемирно-исторического процесса: межсоциорное взаимодействие, социорная индукция, исторические миры, исторический центр (мировая историческая система) и историческая периферия, супериорные и инфериорные социоисторические организмы, супериндукция и инфраиндукция, супериоризация, латерализация, общественно-экономическая параформация, ультрасупериоризация, историческое гнездо, историческая арена, центральное всемирно-историческое пространство, историческая зона.

Проанализировав развитие Руси-России от истоков до наших дней, Юрий Иванович Семёнов установил, что в конце XIX века Россия оказалась в зависимости от западной мировой капиталистической системы и в России, соответственно, утвердился периферийный капитализм. Тем самым была раскрыта сущность Октябрьской революции 1917 года. Её объективная задача состояла не в утверждении социализма, а в освобождении России от зависимости от Запада и тем самым в ликвидации периферийного капитализма. Она была не социалистической, а социорно-освободительной и тем самым антикапиталистической. В силу недостаточного уровня развития производительных сил в России после победы революции начался процесс становления частной собственности в форме общеклассовой частной собственности, который завершился возникновением неополитарного общества. Крушение советской системы, согласно Семёнову, тоже произошло в полном соответствии с законами существования политаризма. В идеальном политарном обществе, по его мнению, члены господствующего класса не обладают никакой частной собственностью. Однако во всех политарных обществах (и в древних, и в советском) члены государственного аппарата стремились к персонализации собственности - к разделу между собой прежних государственных средств производства. В случае с Россией персонализация (или приватизация) привела к появлению двух эксплуататорских классов - имеющего первостепенное значение «класса переродившихся капиталистов» и подчинённого ему капиталистического класса.

Резонанс. Несмотря на то, что Семёнов отстаивал свою глобально-стадиальную концепцию всемирной истории на протяжении нескольких десятилетий, начиная с 1970-х гг., несмотря на то, что его работы по этой тематике переводились и публиковались за рубежом, данная концепция в равной степени не была ни принята, ни опровергнута его коллегами. В рецензии на «Философию истории» Д. В. Джохадзе назвал книгу «бесценным приобретением мирового обществоведения», однако столь высокая оценка была дана исследованию развития философии истории, которую предпринял автор на основе богатейшего количества источников (библиография книги содержит 1450 наименований), но о собственной теории Семёнова, которой посвящён отдельный раздел книги, рецензент умолчал. Таким же образом поступил и Юрий Муравьев, также в целом давший высокую оценку книги.

Напечатать

Похожие записи:

Изданы манифест о введении всеобщей воинской повинности и устав о воинской повинностиИзданы манифест о введении всеобщей воинской повинности и устав о воинской повинности Европейские революции XVI—XVIII вв Революции в европе 16 18 векаЕвропейские революции XVI—XVIII вв Революции в европе 16 18 века Крысов василий семеновичКрысов василий семенович Как ссср выиграл у сша войну во вьетнамеКак ссср выиграл у сша войну во вьетнаме Полковник Хаус и Рокфеллеры Эдвард мандел хаусПолковник Хаус и Рокфеллеры Эдвард мандел хаус
Новые или популярные