Лирика звезда полей сосен шум автор. Николай рубцов. Объявление темы урока
Незадолго до смерти Н.М.Рубцов составлял содержание нового стихотворного сборника, который поэт предполагал назвать «Подорожники». Книга была издана уже после трагической смерти Рубцова, завершили работу по составлению сборника друзья поэта. Вошли в «Подорожники» стихотворения из сборников «Лирика» (1965), «Звезда полей (1967), «Душа хранит» (1969), «Сосен шум» (1970), а также – «Зелёные цветы», вышедшего в 1971 году уже после смерти поэта.
Исследование стихотворений из сборника даёт основание сказать, что Николай Рубцов, давно ставший народным поэтом, является также и одним из наиболее значительных представителей духовной поэзии России.
Название сборников открывает нам глубокую связь творчества поэта с извечными темами русской поэзии. «Звезда», «душа», «сосны», «цветы», «подорожники» – эти слова просты, как проста и сама поэзия Рубцова, но за этой простотой открывается бездна смысла и образов, вечных тем русской поэзии: стремление к высоким звёздам, погружение в тайны человеческой души и природы, дорога как выражение скитаний, странствий русского человека во времени и пространстве…
Утверждают некоторые любители стихов, что поэзия – занятие элитарное и не может быть доступной всем. Однако поэзия Рубцова доступна и открыта всем: и кандидату филологических наук, и литературному критику, и инженеру, и простому крестьянину из вологодской глубинки, и убелённому сединами старику, и безусому юноше. В чём секрет неувядаемого интереса к стихотворениям Рубцова, искренней народной любви к его творчеству? Чтобы так слиться с народом, надо разделить с ним его судьбу, его веру. «Душа хранит» – вот секрет поэзии Николая Рубцова…
Размышления о душе составляют основу лирики поэта и дают основание сказать, что его поэзия берёт своё начало из православной русской культуры, из «Руси изначальной». Можно с уверенностью говорить о «православных истоках» поэзии Николая Рубцова, хотя сам Рубцов-человек жил в эпоху разгула атеизма, а Рубцов-поэт вряд ли видел в своих стихах выражение «православной сущности» русской души.
Рубцов-человек и Рубцов-поэт вместе переживали взлёты и падения, но выходило так, что при жизни падения доставались на долю человека, а взлёты сопровождали поэта, его стихотворные опыты. Человек метался, а поэт выплёскивал на бумагу кристально-чистые, родниковые строки, человеку нужно было протянуть руку помощи, а поэт сам протягивал её людям в своих добрых и светлых, исполненных горячей веры стихах. В 35 лет жизнь его оборвалась, но это был 1971 год – время «разрушенных белых церквей», получить духовную помощь от священника или просто от воцерковлённого человека Рубцов ещё не мог. Да и не надо забывать, что совершается всё по Промыслу Божию…
Детдом, работа на заводе, траловый флот, морская военная служба – все эти страницы рубцовской биографии были далеки от Божьего храма, но тем более удивителен тот факт, что поэзия Рубцова оставляет ощущение прикосновения к лучшим образцам русской духовной поэзии. То есть и в стихах Рубцова вступает в силу тот закон, на который указал М.М.Дунаев в книге «Православие и русская литература»: «Важнейшее в нашей отечественной словесности – её православное миропонимание, религиозный характер отображения реальности». Дунаев объясняет, что «религиозность» литературы проявляется не в какой-то связи с церковной жизнью, равно как и не в исключительном внимании к сюжетам Священного Писания, а именно в особом способе воззрения на мир:
«Литература нового времени принадлежит секулярной культуре, она и не может быть сугубо церковной. Однако Православие на протяжении веков так воспитывало русского человека, так учило его осмыслять свое бытие, что он, даже видимо порывая с верою, не мог отрешиться от привитого народу миросозерцания» (с.3).
Православие, по словам Дунаева, «устанавливает единственно истинную точку зрения на жизнь – и это-то усваивает (не всегда в полноте) русская литература в качестве основной идеи, становясь таким образом православною по духу своему» (с.6)
А православная литература учит православному воззрению на человека, устанавливает важнейший критерий оценки внутреннего бытия человека: смирение.
И, наверное, нельзя найти во всей русской поэзии более смиренный образ, чем образ «доброго Фили» Николая Рубцова.
Знаменитая фраза Николая Бердяева как нельзя лучше подтверждается примером поэзии Н.Рубцова. Бердяев говорил о русской литературе девятнадцатого века: «соединение муки о Боге с мукой о человеке делает русскую литературу христианской, даже тогда, когда в сознании своём русские писатели отступали от христианской веры».
Нельзя говорить о христианском образе жизни Рубцова, о его христианской вере, но, вспоминая «Доброго Филю» и другие стихотворения поэта, мы можем говорить о христианской направленности его творчества.
Опору для осмысления русской литературы вообще, и в частности поэзии Рубцова, мы найдём в Нагорной проповеди: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут» (Мф.,6,19-20) «В этой великой заповеди, – считает Дунаев, – определена сокровенная суть двух пониманий смысла человеческой жизни, как и двух мировоззрений, двух различных типов мышления, двух типов культуры… Культурологи выделяют в связи с этим два типа культуры – сотериологический (от греческого «сотерио», спасение) и эвдемонический (от греческого «эвдемония», счастье). Переходом от первого ко второму в европейской истории стала, как известно, эпоха Возрождения, возродившая именно пристальное внимание к земным сокровищам – и предпочтение их… Нужно ясно осознавать, что столь прославляемая ныне западная цивилизация есть не что иное, как стремление к абсолютной полноте наслаждения сокровищами на земле. И так называемый прогресс – отыскание всё более совершенных средств к овладению такими сокровищами.
Вот главная тема русской литературы – противоборство двух раздирающих душу и сердце наших стремлений – к сокровищам небесным и сокровищам земным. Это тема, проблема не просто литературы исключительно, это проблема жизни, творческих поисков (нередко – метаний) и самих писателей, путь которых был отнюдь не прямым и направленным лишь к Горним высотам, но отмеченным многими ошибками, падениями, отступлениями от Истины».
«Сокровища небесные» в лирике Рубцова.
К каким же сокровищам прилепилась душа Николая Рубцова?
Привет, Россия – родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое… (…)
Привет, Россия – родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем…
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Здесь, в «оконце» избы на родине, соединялось земное и небесное:
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!...
Привет, Россия… с.67.
Как указывает Виктор Коротаев, «главенствующее чувство», выраженное Рубцовым с такой ёмкостью и определённостью, это любовь к Родине, «неистребимая, мучительная и всепоглощающая нежность к её зелёным лугам и золотистым осенним лесам, её медленным водам и терпким ягодам, томливым полдням и прохладным вечерам – всему-всему, без чего не мыслил он ни своей жизни, ни своего творчества» (с.7).
Причём земля родная для Рубцова предстаёт не в праздничном, торжественном изобилии, а в своих болях и страданиях:
Много серой воды, много серого неба,
И немного пологой родимой земли,
И немного огней вдоль по берегу…
На реке Сухоне, с.21.
«Болотом, забытым вдали» видится родная земля в стихотворении «Журавли»(с.25)
Рубцов – поэт «деревенский». Если говорить о его постоянной привязанности к деревенским мотивам, он певец как раз той деревни, которая сохранила «Русь изначальную»:
А дальше за лесом –
большая деревня.
Вороны на ёлках, старухи в домах.
Деревни, деревни вдали на холмах,
Меж ними село
с колокольнею древней…
В деревне виднее природа и люди.
Конечно, за всех говорить не берусь!
Виднее над полем при звёздном салюте,
На чём поднималась великая Русь.
Жар-птица, с.220.
В вологодской глубинке приходит к поэту понимание того, что всё это: «прозябанье, бедность, дремота», «темнота, забытость, неизвестность» русских деревень – это непростительное пренебрежение к родному краю, плата за блага современной цивилизации, оторвавшей людей от их деревенских корней:
Не кричи так жалобно, кукушка,
Над водой, над стужею дорог!
Мать России целой – деревушка,
Может быть, вот этот уголок…
Острова свои обогреваем, с.210.
Глубокомысленное многоточие, которое завершает многие стихотворения Рубцова, приглашает к раздумьям о судьбе русской деревни. Там, на сельских дорогах, повстречался Рубцову «русский огонёк», который вселяет в душу поэта и светлую веру в свой народ, в его неискоренимые никакими революциями и переменами качества: безграничную любовь ко всем живущим, сострадание, терпение, «чистоту души».
Спасибо, скромный русский огонёк,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далёк,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле – и нет тебе покоя…
с.73.
Нет ничего святее для Рубцова его родной земли, это и есть его «небесные сокровища»: любовь к природе, к простому человеку, живущему «по-христиански», терпеливо, смиренно. Цитировать можно бесконечно:
Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог…
Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной,
Добрый Филя живёт.
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!
Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть…
–Филя! Что молчаливый?
–А о чём говорить?
Добрый Филя, с.23.
Чуть живой. Не чирикает даже.
Замерзает совсем воробей.
Как заметит подводу с поклажей,
Из-под крыши бросается к ней!
И дрожит он над зёрнышком бедным,
И летит к чердаку своему.
А гляди, не становится вредным
Оттого, что так трудно ему…
Воробей, с.114.
Невозможно лучше и проще сказать о качествах русской православной души: это и смирение, и долготерпение, и кротость, и незлобивость.
К лучшим образцам православной поэзии, к шедеврам русской классики можно отнести стихотворение «Старик», в котором «небесные сокровища» выражены Рубцовым совершенно по-христиански:
Идёт старик в простой одежде.
Один идёт издалека.
Не греет солнышко, как прежде.
Шумит осенняя река.
Кружились птицы и кричали
Во мраке тучи грозовой,
И было всё полно печали
Над этой старой головой.
Глядел он ласково и долго
На всех, кто встретится ему,
глядел на птиц, глядел на ёлку…
Наверно, трудно одному.
Когда, поёживаясь зябко,
Поест немного и поспит,
Ему какая-нибудь бабка
Поднять котомку пособит.
Глядит глазами голубыми,
Несёт котомку на горбу,
Словами тихими, скупыми
Благодарит свою судьбу.
Не помнит он, что было прежде,
И не боится чёрных туч,
Идёт себе в простой одежде
С душою светлою, как луч!
Старик, с. 219.
Когда читаешь стихи Рубцова, вспоминаешь его самого, всегда думается о вечном.
Видимо, он был наделён обострённым восприятием мира, «пророческим даром», особым чувством «памяти смертной». В то время, когда в советскую эпоху в истории страны видели только блистательные победы, Рубцов совершенно «по-христиански» увидел в истории противоборство двух начал человеческой души: смирения и гордыни. Он пишет в стихотворении «О Московском Кремле»:
Бессмертное величие Кремля
Невыразимо смертными словами!
В твоей судьбе, – о, русская земля! –
В твоей глуши с лесами и холмами,
Где смутной грустью веет старина,
Где было всё: смиренье и гордыня…
с.66.
Олицетворением вечности для Рубцова было небо, туда он устремлял свой взор, там он нашёл свою «звезду полей». Почему среди небесных светил Рубцов навсегда и безоговорочно отдал свою любовь звезде? Не потому ли, что память его народа, память его души хранила облик другой звезды – звезды Рождества?
Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою…
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром…
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей…
Исследуя стихотворения Рубцова, можно заметить, что лунных образов в лирике мало. Даже там, где, казалось бы, по логике вещей, для сопоставления «ночь –день» нужен образ луны, Рубцов заменяет его образом звезды:
Звезда над речкой – значит, ночь,
А солнце – значит, день. (Как будто логичнее было написать не звезда, а луна) (с.152)
И болотная плёнка воды
Замерзает при звёздном свете…(Просится: лунном свете) (с.170)
Звезда у Рубцова не случайный образ, а выражение высоких духовных стремлений, «сокровищ небесных».
Также бросается в глаза наличие в стихотворениях Рубцова «водной стихии».
Это и «полынья», и «много серой воды», и воды, отражающие храм, и дожди, и «забытость болот», и река… Чем объяснить такое пристрастие Рубцова к воде? Только ли тем, что вода – непременный элемент «русского пейзажа»? или тем, что «флотская», «морская» служба оставила в душе Рубцова неизгладимый след? А может, прапамять сохранила в душе поэта обряд Крещения, образ Богоявленской воды, очищающей душу человека? Конечно, такие «догадки» не бесспорны, но ведь, кроме догадок, есть ещё и стихи, высказывания самого Рубцова. Глебу Горбовскому он пишет из села Никольского: « Особенно раздражает меня самое грустное на свете – сочетание старинного невежества с современной безбожностью, давно уже распространившиеся здесь» (с.395, Россия, Русь! Храни себя….)
И совершенно прозрачно звучат строки из стихотворения «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны»:
И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, –
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..
с.16.
В другом месте находим строки не менее значительные:
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Тихая моя родина, с.71.
Мимолётный штрих пейзажа деревенского, а как запоминается! И с какой грустью звучит эта мысль о разрушении, запустении Божьих храмов!
«Русский» пейзаж у Рубцова обязательно включает храм над рекой. Не пропустил поэт картину Левитана «Вечерний звон», откликнулся на неё стихотворением «Левитан», в котором со щемящей грустью пишет, как
В глаза бревенчатым лачугам
Глядит алеющая мгла,
Над колокольчиковым лугом
Собор звонит в колокола!
Левитан, с. 85.
Даже в Сибири вспоминаются поэту картины родной вологодской земли с непременным элементом пейзажа – церковью:
Тележный скрип, грузовики,
Река, цветы и запах скотский,
Ещё бы церковь у реки, –
И было б всё по-вологодски.
Сибирь, как будто не Сибирь! с. 130.
Не удивительно, что, живя на Вологодчине, Рубцов в своих скитаниях по-особому увидел и Ферапонтово – «диво дивное в русской глуши», средоточие «русского духа»:
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то божье в земной красоте.
И однажды возникло из грёзы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как берёзы,
Диво дивное в русской глуши!
И небесно-земной Дионисий,
Из соседних явившись земель,
Это дивное диво возвысил
До черты, небывалой досель…
Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле…
Ферапонтово, с.225.
О таких стихах нельзя сказать, что они написаны, сочинены, это те стихи, которые
вдохнула в уста поэта сама природа России, природа духа православного народа, вера дедов и прадедов. И любимое рубцовское слово «тихий» появилось не случайно. Оно возникло из «тихой» русской природы, от кротких и «тихих» деревенских стариков и старух, из церковного «Свете тихий», из «тихого» счастья жить на родине и умереть среди ромашек:
Когда ж почую близость похорон,
Приду сюда, где белые ромашки,
Где каждый смертный
свято погребён
В такой же белой горестной рубашке…
Над вечным покоем, с.60.
«Пусть душа останется чиста!»
«Чистые сердцем Бога узрят», – гласит заповедь блаженства. Не об этом ли говорит и Рубцов в стихотворении «До конца»?
До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!
Перед этой
Жёлтой, захолустной
Стороной берёзовой
Моей,
Перед жнивой
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей,
Перед этим
Строгим сельсоветом,
Перед этим
Стадом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.
Пусть она
Останется чиста
До конца,
До смертного креста!
До конца, с.120.
Главное и для Рубцова-человека, и для Рубцова-поэта – сохранить чистой свою душу.
Называя сборник «Душа хранит», он, конечно, понимал, что тем самым выделяет как главное в сборнике одноименное стихотворение:
Вода недвижнее стекла.
И в глубине её светло.
И только щука, как стрела,
Пронзает водное стекло.
О, вид смиренный и родной!
Берёзы, избы по буграм
И, отражённый глубиной,
Как сон столетий, Божий храм.
О, Русь – великий звездочёт!
Как звёзд не свергнуть с высоты,
Так век неслышно протечёт,
Не тронув этой красоты,
Как будто древний этот вид
Раз навсегда запечатлён
В душе, которая хранит
Всю красоту былых времён…
Душа хранит, с.32.
Сама эта печаль Рубцова о «красоте былых времён», по ушедшей «детской вере в бессчётные вечные годы» говорит о состоянии его духа: «душа хранит» веру дедов и прадедов. Облик России предстаёт в поэзии Рубцова как образ страны православной.
Вера, надежда, любовь – все христианские добродетели соединяются в поэзии Рубцова, несмотря на то, что достаточно в поэзии и боли, и горечи, и страданий. Но так у Пушкина, так и у Рубцова: традиция «православного» осмысления мира продолжена, над всеми горестями и страданиями человека есть высшая сила, «таинственная сила». Поэтому так светло и радостно звучат самые любимые русским народом стихи Рубцова, положенные на музыку, такие, как например «Зимняя песня»:
Ты мне тоску не пророчь!
Тихая зимняя ночь.
Светятся, тихие, светятся, чудные,
Слышится шум полыньи…
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?
Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное – всё забывается,
Светлые звёзды горят!
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звёздами нежно украшена
Тихая зимняя ночь…
Зимняя песня, с.107.
Имена поэтов, чьи стихи составляли для Рубцова его «золотую полку», тоже говорят о многом. Пушкин, Лермонтов, Есенин… А главная книга, с которой Рубцов просто не расставался, – это книга Ф.И.Тютчева – поэта, глубоко проникшего в философию и традиции Православия. Не мог поэт, зачитывавшийся стихами Тютчева, отвергать православную направленность его поэзии.
От поэтов старшего поколения, от классиков девятнадцатого века, в первую очередь от Пушкина и Тютчева, пришло к Рубцову и понимание своего дара как дарованного «свыше», поэт понимает своё призвание, как судьбу, как служение, как своеобразный «плен»:
Стихи из дома гонят нас,
Как будто вьюга воет, воет
На отопленье паровое,
На электричество и газ!
Скажите, знаете ли вы
О вьюгах что-нибудь такое:
Кто может их заставить выть?
Кто может их остановить,
Когда захочется покоя?
А утром солнышко взойдёт, –
Кто может средство отыскать,
Чтоб задержать его восход?
Остановить его закат?
Вот так поэзия, она
Звенит – её не остановишь!
А замолчит – напрасно стонешь!
Она незрима и вольна.
Прославит нас или унизит,
Но всё равно возьмёт своё!
И не она от нас зависит,
А мы зависим от неё…
Поэзия, с.68.
Пушкин указывал на особый дар «пророка»: пророк слышит звуки, недоступные простым смертным:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
В стихотворении «Прощальное» (с.50) находим созвучные ощущения у Рубцова:
Я слышу печальные звуки,
Которых не слышит никто…
Обладая даром предвидения, Рубцов, как это не однажды случалось в русской литературе, каким-то образом точно указал время своей смерти:
Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат берёзы.
Надо сказать, что многозначительное троеточие здесь отсутствует, точка в конце двух строк как будто не допускает никаких возражений и говорит о том, что поэту эти «крещенские морозы» не придумались, а просто и ясно «открылись», когда Рубцов заглянул за какую-то невидимую для смертных грань.
Тема смерти, «памяти смертной», для стихотворений Рубцова характерна, он возвращается к ней снова и снова, осмысливая не только свою предполагаемую смерть, но и смерть других людей, близких и далёких.
Село стоит
На правом берегу,
А кладбище –
На левом берегу.
И самый грустный всё же
И нелепый
Вот этот путь,
Венчающий борьбу
И всё на свете, –
С правого
На левый,
Среди цветов
В обыденном гробу… (с. 61)
Память смертная – основа размышлений о смысле жизни. Рубцов говорит о смерти как атеист, но с такой тоской, с такой неизъяснимой грустью, что одно только это стихотворение может обратить человека в поисках смысла жизни к Богу.
Рубцов говорит о величайшей ценности любого человека, которая открывается со смертью:
Идёт процессия за гробом.
Долга дорога в полверсты.
На ветхом кладбище – сугробы
И в них увязшие кресты.
И длится, длится поневоле
Тяжёлых мыслей череда,
И снова слышно, как над полем
Негромко стонут провода.
Трещат крещенские морозы.
Идёт народ… Всё глубже снег…
Всё величавее берёзы…
Всё ближе к месту человек.
Он в ласках мира, в бурях века
Достойно дожил до седин.
И вот… Хоронят человека…
– Снимите шапку, гражданин!
Идёт процессия, с.149.
Не будучи по образу жизни христианином, Рубцов какими-то светлыми сторонами души угадал, понял, что такое смерть для человека верующего. «Всё хорошо, всё слава Богу…» – говорит умирающая старушка в стихотворении «Конец».
Смерть приближалась,
приближалась,
Совсем приблизилась уже, –
старушка к старику прижалась,
И просветлело на душе!
Легко, легко, как дух весенний,
Жизнь пролетела перед ней,
Ручьи казались, воскресенье,
И свет, и звон пасхальных дней!
И невозможен путь обратный,
И славен тот, который был,
За каждый миг его отрадный,
За тот весенний краткий пыл.
– Всё хорошо, всё слава Богу… –
А дед бормочет о своём,
Мол, поживи ещё немного,
Так вместе, значит, и умрём.
– Нет, – говорит. – Зовёт могилка.
Не удержать меня теперь.
Ты, – говорит, – вина к поминкам
Купи. А много-то не пей…
«Тоскливо воют провода» для оставшихся на земле живых, а для этой милой «старушки», с такой просветлённой душой встречающей свою смерть, как будто что-то открывается за гранью небытия… Остаётся смутное ощущение, что поэт и сам увидел это «что-то», осознал смерть не с трагичностью атеистического «конца», а со светлой печалью смиренного ухода.
Понимание того, что жизнь дана человеку, чтобы «просветлить», очистить душу, пришло к Рубцову через поэзию, через мир деревенской России, через «память смертную», через осознание своей «жгучей, смертной» связи «с каждой избою и тучею, с громом, готовым упасть»…
Причём неоднократно проскальзывает в стихах Рубцова, откуда исходит этот очистительный свет…
Светлый покой
Опустился с небес
И посетил мою душу!
На озере, с. 231.
И льётся в душу свет с небес…
Уже деревня вся в тени, с.227.
Несомненно, что приведённые выше цитаты можно толковать как простые метафоры, далёкие от православного истолкования, православного понимания, однако
постоянное повторение слова «душа», чуждого атеистическому взгляду на мир, говорит всё-таки о многом.
Размышления о душе – это уже, собственно говоря, стихотворения, непосредственно связанные с верой. Таких стихов у Рубцова достаточно, причём обращают на себя внимание стихотворения, в которых и в лексическом строе есть связь с Православием. Так, например, стихотворение «Промчалась твоя пора!» говорит о главном празднике христиан – о Пасхе, Светлом Христовом Воскресении. И в строках стихотворения, написанного в эпоху «воинствующего атеизма», звучит нескрываемая тоска по древним русским традициям, связанным с православным праздником, понимание сути разрушений, совершённых этим «воинствующим атеизмом»:
Пасха
под синим небом,
С гульбой посреди двора,
Промчалась твоя пора!
Садились ласточки на карниз,
Взвивались ласточки в высоту…
Но твой отвергнутый фанатизм
Увлёк с собою
и красоту.
О чём рыдают, о чём поют
Твои последние колокола7
Тому, что было, не воздают
И не горюют, что ты была.
Пасха
под синим небом,
С колоколами и сладким хлебом,
С гульбой посреди двора,
Промчалась твоя пора!...
Промчалась твоя пора! с.39.
Не менее значимо обращение поэта к словам «молитва», «крест», «колокола», «усопшие» – это прапамять человека, предки которого выросли в православной вере, хранили веру, жили по-христиански, «с крестом».
И я молюсь – о, русская земля! –
Не на твои забытые иконы,
Молюсь на лик священного Кремля
И на его таинственные звоны.
О Московском Кремле, с.66.
Весь настрой поэзии Рубцова на высшие духовные ценности, на «чистоту» души, есть не что иное, как отражение его неразрывной связи с православной традицией русского народа.
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Вчитываясь в строки стихов Рубцова, замечаешь сразу: его поэзия начисто лишена того, что называют «злобой дня», того, что сделало имя многим советским поэтам.
Ни «политики», ни «строек века», ни «космических достижений»…
В поэзии Рубцова «земных сокровищ» нет, нет даже их следа. Вся его лирика – это стремление к «сокровищам небесным», к чистоте души, праведности и святости. Как и его предшественники в поэзии, горячо им любимые, Пушкин, Есенин, он зачастую допускал «падения» в пропасть мирского греха, но, как писал Пушкин, «оставь любопытство толпе и будь заодно с гением!» Есть суд толпы, мирской суд, и есть Суд Божий, скрытый от нас несовершенством нашего разума, нашей человеческой природы. И хочется думать, что такая горячая любовь к России, к её народу, её лесам и полям, зачтётся поэту, и рубцовское многоточие, которое можно найти в конце большинства его стихотворений, – это путь в тайны иного мира: небесного, горнего, Божьего…
Россия, Русь –
Куда я ни взгляну!
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
и шёпот ив у омутной воды
Люблю навек, до вечного покоя…
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Слышится в этих хрестоматийных строчках Рубцова православная молитва: «Спаси и сохрани…» Невозможно слиться со своим народом, не разделив его веры, его чаяний.
Посмертная судьба стихов и песен Рубцова говорит о том, что поэт до конца, до самых глубинных истоков понял свой народ, принял его веру, его православный дух.
Литература:
Н.М.Рубцов. Подорожники. М., «Молодая гвардия», 1985.
Н.М.Рубцов. Россия, Русь! Храни себя, храни!
М.М.Дунаев. Православие и русская литература. Ч. 1-2, М., «Христианская литература», 2001.
Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою...
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром...
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей...
Николай Рубцов. «Звезда полей»
Николай Михайлович Рубцов(1936-1971), русский советский поэт.
Родился 3 января 1936 в поселке Емецк Архангельской области; сын погибшего в войну политработника. В 1942 умерла его мать, и Николая направили в Никольский детский дом Тотемского района Вологодской области, где он окончил семь классов школы. Здесь в гражданском браке с Генриеттой Меньшиковой родилась его дочь Елена.
Учился в лесотехническом техникуме г. Тотьма. С 16 лет скитался по стране, был библиотекарем, кочегаром на рыболовном судне, нес срочную службу на Северном флоте, работал в Ленинграде на Кировском заводе (кочегаром, слесарем). В 1962-1969 учился в Литературном институте им. М. Горького.
Печататься Николай Рубцов начал с 1962. Опубликовал сборники «Лирика» (1965), «Звезда полей» (1967), «Душа хранит» (1969), «Сосен шум» (1970), «Зеленые цветы» (1971). Посмертно издан последний стихотворный сборник Николая Рубцова «Подорожники» (1976). В сложной, тонко разработанной структуре поэзии Рубцова, многообразной ритмически и лексически, привлекают свежесть и острота восприятия, сопоставимая с художественным видением раннего В. Маяковского, философичность, заставляющая вспоминать о лирике Ф. Тютчева, фольклорная образность в духе поэтики С. Есенина («Топ да топ от кустика до кустика…» - стих. «Подорожники»), субъективно-эмоциональное ощущение постоянной связи с природой, родственное фетовскому. Лучшие из не всегда ровных по мастерству стихов поэта-самородка ставят их автора в первый ряд русских поэтов XX века. «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны», «Прощальное» («Печальная Вологда дремлет…»), «Тихая моя родина», «Осенние этюды» («Огонь в печи не спит, перекликаясь…»), «Вечернее происшествие» («Мне лошадь встретилась в кустах…») и др.
Поэт занимался также художественными переводами.
Умер Николай Рубцов в Вологде 19 января 1971 в результате нелепого инцидента, а именно: семейной ссоры со своей невестой, начинающей поэтессой Людмилой Дербиной (Грановской). Судебное следствие установило, что смерть наступила в результате удушения. Людмила Дербина была осуждена на 7 лет. Биографы говорят о стихотворении Рубцова «Я умру в крещенские морозы» как о предсказании даты собственной трагической смерти.
Выпал снег - и все забылось...
Зимняя песня
Привет, Россия
Про зайца
Николай Михайлович Рубцов (3.01.1936 г. – 19.01.1971 г.) – детдомовец в годы второй Великой Отечественной войны, студент лесного техникума в Тотьме в 1950 – 1952 г.г., моряк Архангельского тралового флота в 1952 – 1953 г.г., студент горно-химического техникума в Кировске (сентябрь1953 г.– январь 1955 г.), слесарь-сборщик на артиллерийском полигоне под Ленинградом с марта по сентябрь 1955 г., моряк Северного флота (1955 – 1959 г.г.), рабочий Кировского завода в Ленинграде (1959 – 1962 г.г.), студент Литературного института имени А.М.Горького (очное отделение - сентябрь 1962 г. – июнь 1964 г.; заочное отделение - январь 1965 г. – май 1969 г.). При жизни поэта опубликованы 4 поэтических сборника: «Лирика» – 1965 г., «Звезда полей» – 1967 г., «Душа хранит» – 1969 г., «Сосен шум»–1970 г. Публикации стихов в газетах и журналах с 1958 года. После гибели Рубцова сборники поэта вышли сотнями тысяч экз., сделаны переводы на ряд европейских языков. Непрерывно народными композиторами осваиваются песни на стихи поэта (более 100 песен). Ежегодный фестиваль «Рубцовская осень» проходит в Вологде в начале сентября. Первый Московский фестиваль песен «Рубцовская весна» состоялся в мае 2005 года. Тематические конкурсы поэзии, прозы и песен на стихи Рубцова проводятся ежегодно библиотекой им. Рубцова С.-Петербурга и первым Московским Рубцовским Центром (Северо-Западный административный округ).
Перед началом спектакля звучат песни «Журавли», «Тихая моя Родина» и др. на стихи Рубцова (из диска Юрия Кириенко-Малюгина «Далёкое»). Начало спектакля открывается песней «В горнице» в исполнении Н.М.Рубцова и его стихотворением «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…»
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительных вольных племён!
Как прежде скакали на голос удачи капризный,
Я буду скакать по следам миновавших времён…
……………………………………………………………………………………….
Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.
И храм старины, удивительный, белоколонный
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей.
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны.
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей.
О сельские виды! О дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес.
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес.
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля – останься моё божество!
Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей!..
Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую лёгкую тень.
И только страдая, израненный бывший десантник,
Расскажет в бреду, удивлённой подруге своей,
Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,
Неведомый отрок и скрылся в тумане полей.
Ленинград, июль 1962 г., общежитие Кировского завода, стол, кровать, радио, настольная лампа, книги, листы бумаги, авторучка). Входит Николай Рубцов.
Николай Рубцов. Ну, что же. Окунёмся в стихию поэзии. Осталось меньше месяца до экзаменов в институт. Посмотрим ещё раз, что я вставил в свой сборник. (Николай Рубцов читает)
Как я рвался на море.
Бросил дом безрассудно
И в моряцкой конторе
Всё просился на судно.
Умолял, караулил,
Но нетрезвые, с кренцем
Моряки хохотнули
и назвали младенцем.
Так зачем мою душу
Так волна волновала,
Посылая на сушу
Брызги сильного шквала?
Кроме моря и неба,
Кроме мокрого мола,
Надо хлеба, мне хлеба.
Замолчи радиола.
Сел я в белый автобус
В белый тёплый хороший.
Там вертелась, как глобус,
Голова контролёрши.
Назвала хулиганом,
Назвала меня фруктом.
Как всё это погано.
Эх, кондуктор, кондуктор!
Ты не требуй билета,
Увези на толкучку.
Я как маме за это
Поцелую Вам ручку.
И почему это нашим графоманам «Из Нарвской заставы» не понравились эти стихи? Заявили: «Фиалки» мелки по теме. Это же сама жизнь моя! Каждому из них хорошо под крылом у родителей. А мне каково было? В моём тогда Архангельске. В 16 лет – ни кола, ни двора. Я же кричал на рынке, на толкучке:
О, купите фуфайку!
Я отдам за червонец!
Хорошо хоть фуфайку купила старушка. Удалось ещё продержаться неделю на хлебе. Не понравились им ни «Видения в долине», ни «Левитан», ни «Старый конь», ни «На родине». Подавай им, страдальцам от любви моё «Вредная-неверная». (Николай Рубцов читает с сарказмом)
Будь, что будет!
Если я узнаю,
Что не нравлюсь, – сунусь ли в петлю?
Я нередко землю проклинаю,
Проклиная, всё-таки люблю!
………………………………..
Вредная,
Неверная,
Наверно.
Нервная, наверно… Ну и что ж?
Мне не жаль,
Но жаль неимоверно,
Что меня, наверное, не ждёшь!
Не буду я «вредную» включать в сборник. Лучше вот это:
Я весь в мазуте, весь в тавоте.
Зато работаю в тралфлоте.
Посмешил я этих чудачков. Весь в грязи и чего-то радуюсь. А меня хоть на довольствие поставили! Ем до отвала. И робу дали. И не под забором жил. И деньжат после рейса отваливали. Купил хоть пальто на «рыбьем меху», костюмчик, пару рубашек.
Не захотели или не сумели эти несчастные критики увидеть мою колокольную Русь. (Николай Рубцов читает с листа)
И колокольцем каждым в душу –
Любого русского спроси! –
Звонит, как в колокол,
– не глуше, –
звон левитановской Руси!
И старинный русский город Вологду не увидели в стихотворении «Старый конь». (Николай Рубцов припевает)
Я долго ехал волоком
И долго лес ночной
Всё слушал медный колокол,
Звеневший под дугой.
Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь!
Шагай, шагай тихонечко,
Мой добрый старый конь!
А в «Видениях в долине» я сказал такое, до которого этим «друзьям народа» не дойти за всю жизнь:
Россия, Русь – куда я ни взгляну!
За все твои страдания и битвы –
Люблю твою, Россия, старину,
Твои огни, погосты и молитвы…
Твои иконы, бунты бедноты,
И твой степной бунтарский свист разбоя,
Люблю навек твои священные цветы,
Люблю навек, до вечного покоя.
Но кто там снова звёзды заслонил?
Кто умертвил твои цветы и тропы?
Где толпами протопают они,
Там топят жизнь кровавые потопы…
Они несут на флагах чёрный крест!
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов в окрестностях России…
Основные разделы для сборника я заготовил. Потом дополню. Надо дать сейчас живую струю поэзии. Представлю на экзаменах. Надеюсь, там поймут. Надо добавить что-нибудь повеселей. (Николай Рубцов читает с юмором и горечью)
Сколько водки выпито!
Сколько стёкол выбито!
Сколько средств закошено!
Сколько женщин брошено!
Где-то дети плакали…
Где-то финки звякали…
Чистая житуха это! Ладно, поставлю в сборник. Назову «Праздник в посёлке» Некоторым придуркам такое нравиться. Но такую ерунду больше писать не буду. Детей невинных жалко. «Сколько женщин брошено!». Это всё же не поэзия. Зачем мне кабацкий ход? Есенин уже спускался в этот трюм. Хватит! Да и не до кабаков мне. На что гулять? Утром, когда встанешь, так и:
Стукнул по карману – не звенит.
Стукнул по другому – не слыхать.
В коммунизм – безоблачный зенит –
Полетели мысли отдыхать.
Но очнусь и выйду за порог
И пойду на ветер, на откос
О печали пройденных дорог
Шелестеть остатками волос.
(Николай Рубцов наливает чай, пьёт, размышляет)
А всё-таки хочется в Никольское. Хочется сельских ребят увидеть. На гармошке поиграть. Байки потравить. Посидеть у костра, у речки. Посмотреть, как меняются небесные краски на воде. То свет – радость, а то грусть набегает. Вечерняя синь наплывёт из кустов, из-за поворотов. А потом ночь – тоска.
(Николай Рубцов берёт лист со стихотворением и читает)
И надо мной безсмертных звёзд Руси,
Безмолвных звёзд сапфирное дрожанье…
Что это за «сапфирное»? Надо поискать эпитет подходящий. А то надуманно. Сапфирное? Пурпурное? Алмазное? И дрожанье? (Николай Рубцов думает) Поищу. Надо что-то вечное. А сборник должен получиться. Как же назвать его? Разбиваются ведь волны жизни моей о скалы демагогии, волны любви о скалы ненависти, волны Добра о скалы Зла. Пусть будет «Волны и скалы».
Эх, коня да удаль азиата
Мне взамен чернильниц и бумаг, –
Как под гибким телом Азамата,
Подо мною взвился б аргамак!
…………………………………………………..
Но наверно, просто и без смеха
Ты мне скажешь: «Боже упаси!
Почему на лошади приехал?
Разве мало в городе такси?!»
Не забыть бы, отдать предисловие. Надо Боре сказать, чтобы допечатал вставку в предисловие. (Николай Рубцов читает)
«И пусть не суются сюда со своими мнениями унылые и сытые «поэтические» рыла, которыми кишат литературные дворы и задворки. Без них во всём разберёмся. В жизни и поэзии – не переношу спокойно любую фальшь, если её почувствую. Каждого искреннего поэта понимаю и принимаю в любом виде, даже в самом сумбурном. По-настоящему люблю из поэтов-современников очень немногих».
(Николай Рубцов останавливается, дописывает и читает)
«Чёткость общественной позиции поэта считаю не обязательным, но важным и благотворным качеством. Этим качеством не обладает в полной мере, по-моему, ни один из современных молодых поэтов. Пока что чувствую этот знак на себе. Сборник «Волны и скалы» – начало. И, как любое начало, стихи сборника не нуждаются в серьёзной оценке. Хорошо и то, если у кого-то останется об этих стихах доброе воспоминание». Надо так сказать, чтоб эти всякие рифмоплёты не лезли в нашу поэзию, в поэзию русской души.
(Николай Рубцов включает радио. Звучит песня «Летят перелётные птицы». Николай Рубцов подпевает, выключает радио)
Надо, надо и мне лететь на родину, в Николу. Кто там остался из друзей? Как там живут люди? А добрый Филя там опять вкалывает с утра до ночи. И ничего ему не надо, кроме утренней зари, алмазов по росе, морошки, рыжиков, рыбёшки. Ничего кроме лошади, козы и горластых петухов по утрам, перед покосом. Необходимы никольские рассветы и закаты!
А для послесловия в сборник поставлю свою идиллию – «Лесной хуторок».
Я запомнил, как чудо,
тот лесной хуторок,
Хутор – это не худо
это мир, не мирок!
Там в избе деревянной,
без претензий и льгот,
так, без газа, без ванной,
добрый Филя живёт.
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!
Мир такой справедливый,
даже нечего крыть…
– Филя! Что молчаливый?
– А о чём говорить?
В паузе между сценами звучит «Осенняя песня» в исполнении Николая Рубцова
Изба в селе Никольском (кушетка, печка, окошко, икона в углу, на стене рамка со старыми фотографиями, на столе книги, лампа). Николай Рубцов выходит из-за стола. Читает не спеша:
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
Где же погост? Вы не видели?
(Николай Рубцов останавливается, обращается к залу, пауза, читает дальше)
Сам я найти не могу.
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Ходил в лес, за Толшмой. Рыжиков принёс. И опять церковь моя престольная на пути. Под берёзами какой-то одинокий крест. Без слёз не насмотришься. Почему церковь рушили? Слава Богу, не доломали. И теперь хоть 4 евангелиста на фресках под куполом остались. Смотрят, смотрят сверху на любопытных.
Эх, не забыть мне хозяйку избы в ноябре прошлого года. Мог бы замёрзнуть на том незнакомом пути. Какие же добрые русские люди! И валенки она мне дала. А то бы по морозу и не дойти до Николы. До Леночки, до Геты.
Какая глушь! Я был один живой.
Один живой в бескрайнем мёртвом поле!
Вдруг тихий свет (пригрезившийся, что ли?)
Мелькнул в пустыне,
как сторожевой…
Я был совсем как снежный человек,
Входя в избу (последняя надежда!)…
Сколько же горя принесла война! У бабушки никого не осталось. Один Господь. И вот в этой спасительной избе, у немолодой уже хозяйки я, наконец, увидел, увидел главное:
Как много жёлтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне
И поразил
Сиротский смысл семейных фотографий:
Огнём, враждой
Земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет…
Скажи, родимый,
Будет ли война? –
И я сказал: – Наверное, не будет.
И вот так в каждой русской семье с фотографий смотрят погибшие дети, братья, отцы и деды. Вражда – вот главная причина всяких бед и войн. И вот хозяйка – простая русская женщина сообщает такую народную мудрость, до которой ещё долго идти многим сильным мира сего:
Дай Бог, дай Бог…
Ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет… –
И вдруг опять:
Не будет, говоришь?
Нет, – говорю, – наверное, не будет.
Дай Бог, дай Бог…
Хозяйка заботится уже не о себе, а о живущих где-то, за избой близких и далёких и даже об ушедших. И просит она Бога, чтобы не было войны: – Дай Бог, дай Бог! Не мог я дать ей уверенную надежду. Не мог! Это не от меня зависит! Утешить могу. И расплатиться могу только копейками. Это ей на пару батонов хлеба. А она мне говорит:
Господь с тобой! Мы денег не берём!
Что ж, – говорю, – желаю вам здоровья!
За всё добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью…
А я только благодарю русский огонёк:
Спасибо, скромный русский огонёк,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далёк,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь как добрая душа,
Горишь во мгле, – и нет тебе покоя…
И будь она проклята война и все, кто продолжает её и наживается на ней. (Николай Рубцов смотрит в окно, призадумывается)
А какие у нас деревни на холмах! Просторы, дай Бог! Небо видно всё полностью, от горизонта до горизонта. Не то, что в городе. И лошадь можно встретить. Пасётся, никому не мешает. И работает, как лошадь. Люди в селе, умные, оригинальные, большинство с великолепным чувством юмора. Играешь просто в карты, так можно до смерти нахохотаться! Разные люди, добрые и скупые, мрачные и весёлые, но все интересные почему-то.
(Николай Рубцов читает из стихотворения «По вечерам)
С моста идёт дорога в гору.
А на горе – какая грусть! –
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь.
……………………………..
Какая жизнь отликовала,
Отгоревала, отошла!
И всё ж я слышу с перевала,
Как веет здесь, чем Русь жила!
Всё также весело и властно
Здесь парни ладят стремена,
По вечерам тепло и ясно,
Как в те былые времена…
Всё-таки, нет худа без добра. Ну, исключили меня из Литературного института, с дневного отделения, выбросили из общежития. Первый раз из-за Сергея Александровича Есенина. Я же за него вступился. Как же! (Николай Рубцов – с сарказмом) Эти спецы по образованию не включили Есенина в школьные программы. Представляете?! Ну, я и высказался. А меня выкидывать стали из зала, протокол состряпали и в институт послали. А надо отогнать врагов нашего Есенина от кормушки. Они же не понимают стихии русской души и поэзии. И я как Есенин – настоящий русский поэт. Я не хвалюсь. Я констатирую.
Посмотрим, а что я написал Яшину. Александру Яковлевичу. А то он не знает моё Никольское. (Николай Рубцов читает)
«Здесь великолепные (или мне только кажется) холмы по обе стороны неширокой реки Толшмы, деревни на холмах (виды деревень), леса, небеса. У реки, вернее, над рекой, сразу у въезда в Николу (так здесь коротко называется село), под берёзами – разрушенная церковь. В этой местности когда-то я закончил семь классов (здесь для души моей родина), здесь мне нравится, и я провожу здесь уже второе лето.
Село это культурное: выписывают всевозможные газеты. Я тоже иногда читаю их. Читал в «Вологодском комсомольце» Ваши стихи. Очень, очень обрадовался Вашей фамилии в газете и Вашим стихам.
Вообще-то «Вологодский комсомолец» – газета унылая. Печатает удивительно неуклюжие, пустяковые «современные» стихи. Уж сколько раз твердили миру, что мы молотобойцы, градостроители и т.п., и всё твердят, твердят! А где лиризм, естественность, звучность? Иначе, где поэзия? Да ещё многие из пишущих со своим легкомысленным представлением об этом деле носятся, как курица с яйцом! Впрочем, это сейчас широко распространено на Руси... (Николай Рубцов наливает чай, пьёт)
В это лето напечатали две подборки моих стихов. В «Октябре» и в «Юности». Подборка в «Юности» никуда не годится. Я не согласился бы печатать её, если б в это лето мне не очень потребовались деньги. Да ещё так отредактировали кое-какие места… В результате рифма стала безвкусной.
А всё-таки, если б не Вы: сидеть бы мне сейчас за железной решёткой, распевать бы да слагать тюремные песенки, да клевать бы, как птица, клюкву на болоте во время перекуров. Да ходил бы за мной стражник с огромным таким штыком!
Здесь за полтора месяца написал около сорока стихотворений. В основном, о природе, есть и плохие и есть вроде ничего. Но писал по-другому, как мне кажется. Предпочитал использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания, которые звучали до нас сотни лет и столько же будут жить после нас».
(Николай Рубцов задумался) Опять вчера видел журавлей в лугах. Играются, кричат. Готовятся к отлёту. И зачем это они прилетают именно к нам? Что там Тютчев сказал о журавлях?
(Николай Рубцов берёт книгу Тютчева, листает). А вот его стих.
Как тихо веет над долиной
Далёкий колокольный звон,
Как шум от стаи журавлиной, –
И в звучных листьях замер он.
А «сын севера» – Фет, что пишет? (Николай Рубцов берёт книгу, находит стихотворение)
Но возрожденья весть живая
Уж есть в пролётных журавлях …
Интересно подметил Фет о возрождении. (Николай Рубцов берёт книгу Блока, листает) А Блок-то задумался, о чём это плачут журавли.
Овин расстелет низкий дым,
И долго под овином
Мы взором пристальным следим
За лётом журавлиным...
Летят, летят косым углом,
Вожак звенит и плачет...
О чём звенит, о чём, о чём?
Что плач осенний значит?
Нет у Блока ответа о смысле лёта журавлиной стаи. Не просмотрел журавлей и Есенин. Конечно, у него в Константиново они садились. Эх, надо будет туда съездить.
Отговорила роща золотая
Берёзовым весёлым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
(Николай Рубцов задумался, после паузы поёт):
Здесь под небом чужим, я как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль,
Ах, как больно душе слышать зов каравана,
В дорогие края провожаю их я.
Вот всё ближе они и всё громче рыдают,
Словно горькую весть мне они принесли.
Так скажите же вы, из какого вы края
Прилетели сюда на ночлег журавли?
Но я-то здесь не под небом чужим. Я – на Родине! Напишу своих журавлей. А хорошо пел Коля Беляков! Да под гитару! Давно это было. Незабвенное Приютино.
И дубы вековые над нами
Оживлённо листвою трясли.
И со струн под твоими руками
Улетали на юг журавли…
Почему же они летают над нами? А где же мои журавли? На моём болоте? Над моим чердаком? В
моей душе? Скоро октябрь. Улетят родные мои. (Николай Рубцов ложится на кушетку, пауза, размышляет вслух)
Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…
Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг журавли.
(Пауза. Николай Рубцов встаёт и продолжает)
И разбудят меня, позовут журавлиные крики
Над моим чердаком, над болотом забытым вдали.
……………………………………………………………………………….
Вот летят, вот летят… Отворите скорее ворота!
Выходите скорей, чтоб взглянуть на высоких своих!
Вот замолкли – и вновь сиротеют душа и природа
Оттого, что – молчи! – так никто уж не выразит их.
Вода недвижнее стекла.
И в глубине её светло.
И только щука, как стрела,
Пронзает водное стекло.
О, вид смиренный и родной!
Берёзы, избы по буграм
И, отражённый глубиной,
Как сон столетний, Божий храм.
О, Русь – великий звездочёт!
Как звёзд не свергнуть с высоты,
Так век неслышно протечёт,
Не тронув этой красоты.
Как будто древний этот вид
Раз навсегда запечатлён
В душе, которая хранит
Всю красоту былых времён…
Надо черкануть Стасику (Николай Рубцов пишет, звучит песня «В глуши»). О прелестях жизни сообщаю: «Моё прозябание здесь скрашивают кое-какие случайные радости… Ну, например, в полутёмной комнате топлю в холодный вечер маленькую печку, сижу возле неё – и очень доволен этим, и всё забываю.
В общем, всё бы ничего, но иногда очень хочется водки, а её не на что взять, и я проклинаю этот божий уголок за то, что нигде здесь не подработаешь, но проклинаю молча, чтоб не слышали здешние люди и ничего обо мне своими мозгами не думали. Откуда им знать, что после нескольких (любых: удачных и неудачных) написанных мною стихов мне необходима разрядка, – выпить и побалагурить! (Николай Рубцов наливает чай, пьёт)
Вспоминаю иногда последний вечер в ЦДЛ. …Ты знаешь, что я всячески старался избежать шума, как страшно и неудобно мне перед некоторыми хорошими людьми за мои прежние скандальные истории. Да и самому мне это всё надоело до крайней степени». (Николай Рубцов одевает пальто) Надо пойти погулять (Уходит, звучит песня «Сапоги мои скрип да скрип…)
(Николай Рубцов возвращается, достаёт бутылку вина) Вот начальнички! Долго, долго искали! И нашли, наконец! Вывесили меня на доску почёта! Тунеядцев! (Николай Рубцов наливает вино в стакан, выпивает). Я же поэт! Мне думать надо, искать образы, слушать, что присылают сверху. Я же не какой-нибудь эстрадный трепач. Ну не платят мне сейчас за стихи. Или платят смешные деньги. Они что хотят, чтобы я уехал из Николы? А куда ехать-то? С дневного отделения института меня исключили. В общаге гоняются за мной как за преступником. Места у них нет для меня. А почему? Мстят, что ли? Может за стихи: «И жаль мне, и жаль мне разрушенных белых церквей». А не надо было их рушить! Сначала сделай сам что-то, а потом это ломай. Уеду. Уеду я. И в институте мне надо восстановиться. Жаль только Лену и Гету.
(Николай Рубцов садится, пишет)
Ну что ж, прощевайте-бывайте, братья и сёстры (Николай Рубцов поёт фрагмент из
«Прощальной песни»)
Я уеду из этой деревни…
Будет льдом покрываться река.
Будут ночью поскрипывать двери,
Будет грязь во дворе глубока.
Слышишь ветер шумит по сараю?
Слышишь, дочка смеётся во сне?
Может, ангелы с нею играют
И под небо уносятся с ней…
Ты не знаешь, как ночью по тропам
За спиною, куда не пойду,
Чей-то злой, настигающий топот
Всё мне слышится словно в бреду.
Мы с тобою как разные птицы!
Что ж нам ждать на одном берегу?
Может быть, я смогу возвратиться,
Может быть, никогда не смогу.
Что же мне делать? В Москву надо ехать. Без образования мне нельзя. Все задания буду выполнять, а институт кончу. Как бы мне не мешали. Под забором буду жить, а образование высшее получу. Чтоб ни одна сволочь не могла унизить меня.
Я переписывать не стану
Из книги Тютчева и Фета,
Я даже слушать перестану
Того же Тютчева и Фета,
И я придумывать не стану
Себя особого, Рубцова,
За это верить перестану
В того же самого Рубцова,
Но я у Тютчева и Фета
Проверю искреннее слово,
Чтоб книгу Тютчева и Фета
Продолжить книгою Рубцова!..
В паузе между сценами звучит песня «Далёкое» («В краю, где по дебрям, по рекам…»),
музыка и исполнение Юрия Кириенко-Малюгина
(квартира Николая Рубцова в Вологде, стол, стул, софа, пишущая машинка, проигрыватель, портрет Гоголя, картина «Грачи прилетели», не наряженная ёлка, икона на столе).
Николай Рубцов. Два года как не был в Николе. Не забыть мне приезды-отъезды. Паромную переправу в Усть-Толшме. Вся природа грустит или вернее Господь мне указывает, что нельзя мне расставаться с родиной.
Была суровой пристань в поздний час.
Искрясь, во тьме горели папиросы,
И трап стонал, и хмурые матросы
Устало поторапливали нас.
И вдруг такой повеяло с полей
Тоской любви, тоской свиданий кратких!
Я уплывал…всё дальше…без оглядки
На мглистый берег юности своей.
Вижу мои картины. Деревянный мост через Толшму, хороводы на мосту (Николай Рубцов читает из стихотворения «Утро»)
Когда, смеясь на дворике глухом,
Встречают солнце взрослые и дети,
Воспрянув духом, выбегу на холм,
И всё увижу в самом лучшем свете.
Приехал дружок со знойного юга и весь в восторге: какие там пальмы! Пальмы юга. А что эти пальмы против простой русской берёзы? По сравнению с нашей зимой, снегом белым.
Забуду всё.
Займусь своим трудом,
И всё пойдёт
Обычным чередом,
Но голос друга
Твердит, что есть
Прекрасная страна,
Там чудно всё –
И горы, и луна,
И пальмы юга!
Не стану верить
другу своему
Уйду в свою декабрьскую тьму –
Пусть будет вьюга!
Это я ему в ответ! Знаю я свою судьбу. И что мне вся заумная болтовня о жизни и поэзии. (Николай Рубцов читает)
Я люблю судьбу свою,
Я бегу от помрачений!
Суну морду в полынью
И напьюсь,
Как зверь вечерний!
Сколько было здесь чудес,
На земле святой и древней,
Помнит только тёмный лес!
Он сегодня что-то дремлет.
От заснеженного льда
Я колени поднимаю,
Вижу поле, провода,
Всё на свете понимаю.
Вот Есенин –
На ветру!
Блок стоит чуть-чуть в тумане.
Словно лишний на пиру,
Скромно Хлебников шаманит.
Шаманит, шаманит Хлебников. Дурит он, что ли, читателей заумными ходами. Вот Есенин – наша стихия. «Лицом к лицу, лица не увидать, Большое видится на расстоянии». А Блока кто поймёт? Его надо суметь увидеть. Не мог он в открытую сказать, что понимал. Как и я собственно. Пусть читают между строк. Россия откроется тому, кто поймёт поэтов. Я уже сказал: – У нас «сказочный Кольцов». А о нём и его песнях – тишина. Вот Тютчев приезжает в Петербург с Запада. Салон думает, что он будет восторгаться городами, странами. А великий Тютчев им о России, о славянах, о надменности западников.
Летит Россия. А куда? И с кем? Вот даже великий Гоголь дал образ России «птица-тройка», а не сказал ведь, кто ею правит. Меняются времена. Опять вечная развилка. Три дороги. Направо пойдёшь – шиш найдёшь. Налево поедешь – на придурь наёдёшь. Прямо пойдешь – лавры найдёшь, а тебя будут терзать друзья и враги, и слева, и справа. Теперь уже на поезде-экспрессе летит Россия. Куда? И нет ответа. Наверно и сам машинист не знает, по какому пути он едет, кого и куда везёт.
Поезд мчался с прежним напряженьем
Где-то в самых дебрях мирозданья,
Перед самым может быть крушеньем,
Посреди явлений без названья…
Вот он, глазом огненным сверкая,
Вылетает…Дай дорогу пеший!
На разъезде где-то у сарая,
Подхватил, понёс меня, как леший!
Вместе с ним и я в просторе мглистом
Уж не смею мыслить о покое, –
Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,
Мчусь куда-то с грохотом и воем.
Мчусь куда-то с полным напряженьем
Я, как есть, загадка мирозданья.
Перед самым, может быть, крушеньем
Я кричу кому-то: «До свиданья!..»
Но довольно! Быстрое движенье
Всё смелее в мире год от году,
И какое может быть крушенье,
Если столько в поезде народу?
Так будет крушенье или нет? Кто ответит? (Николай Рубцов ставит пластинку, звучит песня «Журавли» в исполнении Алексея Шилова)
Николай Рубцов (по окончании песни). Какой молодец Леша Шилов! Почувствовал мою душу! Зачем мне профессиональный композитор, если он не владеет народной мелодией, не слышит Русь? А Лёша – народный композитор. Жаль, что я так не владею гитарой. Но зато у меня гармошка. Не отдам я её душу. Тем более бесу, который ворвался ко мне в комнату в «Сказке-сказочке».
Он вдруг схватил мою гармонь.
Я вижу всё, я весь горю!
Я говорю ему: – Не тронь,
Не тронь гармошку! – говорю.
(Николай Рубцов задумался) А где же братец мой, Альберт? Вот кто играл, и как играл на гармошке! Исчез в поисках смысла жизни, что ли? Ищу и не могу найти его. Спою-ка что-нибудь?
(Николай Рубцов поёт песню «Вечерком»).
Вот сборник мой – «Зелёные цветы». Включил сюда «Журавли», «Привет Россия», «Тихая моя родина», «В минуты музыки» и «О Московском кремле». У нас такая тяжёлая и красивая история!
Мрачнее тучи грозный Иоанн
Под ледяными взглядами боярства
Здесь исцелял невзгоды государства,
Скрывая боль своих душевных ран.
И смутно мне далёкий слышен звон:
То скорбный он, то гневный и державный!
Бежал отсюда сам Наполеон,
Покрылся снегом путь его бесславный…
Обязательно оставляю «Душа хранит», «Добрый Филя», «Поэзия», «Видения на холме», «Русский огонёк», «У размытой дороги», «Синенький платочек», «Зимняя песня», «Звезда полей». Неужели неясно, что самое святое – это наша русская деревня? Вот Есенин же раньше меня спрашивал:
Я ли вам не свойский? Я ли вам не близкий?
Памятью деревни я ль не дорожу?
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то Божье в земной красоте.
……………………………………………..
Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле…
Что они там в Москве тянут со сборником? Название моё, «Зелёные цветы», не нравится редактору. Нет, мол, зелёных цветов. А то, что я ищу их всю жизнь, его не волнует. Это же моя мечта. А вдруг я их найду. На защите диплома в литинституте никто не возразил же против «Зелёных цветов».
Как не найти погаснувшей звезды,
Как никогда, бродя цветущей степью,
Меж белых листьев и на белых стеблях
Мне не найти зелёные цветы…
Но зато я нашёл мою Россию! (Николай Рубцов читает от души)
Привет Россия – родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое…
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле – по сёлам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
……………………………………………………………….
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем…
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
«Стихи из дома гонят нас». Кто это сказал? Я сказал! А кто это понимает? В четырёх стенах и под потолком в хоромах ничего толкового не напишешь. Сходил я в обком, догадывался, зачем пригласили, на беседу о житье-бытье. Но пришёл Виктор Петрович. Это зачем? Ну, я и высказался. А секретарь обкома предложил: «Давайте, Коля, так договоримся. У нас было желание поговорить с вами по душам, и ничего больше. Если найдёте нужным встретиться с нами, то мы готовы встретиться. Если же не захотите, то так тому и быть».
Да, надо написать в обком (Николай Рубцов пишет, звучит песня «Гость», Николай Рубцов по окончании песни читает)
«Уважаемый Виктор Алексеевич!
Извините, пожалуйста, за беспокойство. И позвольте обратиться к Вам не в форме какого-то заявления, а просто в форме неофициального письма.
Тогда на приёме у Вас, я неважно чувствовал себя, поэтому был рассеян, плохо понимал, что происходит, а это привело меня к какому-то легкомыслию в разговоре.
Теперь же, в совершенно хорошем состоянии, я глубоко сознаю всю серьёзность и справедливость Вашего замечания насчёт того, что мне необходимо упорядочить бытовую сторону своей жизни.
Заверяю Вас, что я не только принял к сведению Ваше замечание, но и что оно послужит хорошим уроком для меня в дальнейшей жизни и, конечно, даст необходимые результаты.
С глубоким уважением» Рубцов
(Николай Рубцов размышляет). И всё-таки спасает меня пока что «Звезда полей».
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром…
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей…
А что мне ответить на вопросы о моей жизни? Оглянулись бы на себя. У каждого грехов выше крыши. А я никому вреда не приношу. В лести не замечен, в холуях никогда не ходил и ходить не буду. Я же моряк! Все мои мысли, вся моя жизнь в моих стихах. Я ведь как на исповеди:
Почему мне так не повезло?
По волнам, давно уже усталый,
Разгонюсь – забуду про весло,
И тотчас швырнёт меня на скалы!
Почему мне так не повезло?
Над моей счастливою любовью
Вдруг мелькнуло чёрное крыло,
И прошла любовь с глубокой болью.
Почему мне так не повезло?
Всё же я своей не веря драме,
Всё стремлюсь, хватаясь за весло,
В океан, волнуемый страстями.
(Николай Рубцов размышляет). Квартиру мне дали. Руководству обкома спасибо «за добро», то есть сначала за комнату, а потом и за отдельную квартиру. Некоторые художества прощали. Надо заканчивать с застольями. Устал я от них.
Да, надо «упорядочить» жизнь. Рыжая начитанная-начитанная пусть ко мне не лезет. Хватит. Пусть убирается во-свояси, забирает свои шмотки. На новый год приедут Лена и Гета. И всё! Ведь как написал я Лене про жеребёнка!
Он увидал меня и замер,
Смешной и добрый, как божок,
Я повалил его на травку,
На чистый, солнечный лужок!
И долго, долго как попало,
На животе, на голове,
С восторгом, с хохотом и ржаньем
Мы кувыркались по траве…
А какую зимнюю картинку «По дрова» я нарисовал Лене!
Пахнет ёлками и снегом,
Бодро дышит грудь,
И лошадка лёгким бегом
Продолжает путь.
Привезу я дочке Лене
Из лесных даров
Медвежонка на колене,
Кроме воза дров.
Нагружу большие сани
Да махну кнутом
И как раз поспею к бане
С веничком притом.
Эх, не складывается пока жизнь. Всё ищу счастье, как зелёные цветы. А в чём оно счастье? Разве в мебели и тряпках? Или в признании? Или в заграницах? Глупость это и мишура! В детях – счастье, в детях! И на родной земле. И больше ни в чём. И не делать зла человеку. Братьям и сёстрам своим по Руси.
Наступает Новый год. Может быть, приедут родные мои из Николы. Ёлка ждёт. И не зря же я написал новый стих «За тост хороший». Передал в газету. Сказали: опубликуют 1 января. Будет подарок Лене и Гете к Новому году.
Теперь шампанского не грех
Поднять бокал за тост
хороший:
За Новый год,
за детский смех,
За матерей, за нас за всех,
За то, что нам всего дороже.
И вспыхнут вдруг со всех сторон
Огней на ёлках бриллианты…
Произнесённый тостам в тон
Свой добрый вологодский
звон
Разносят добрые куранты.
Звучит музыкальный романс (например, «Романс» Г.В.Свиридова). Николай Рубцов выходит на край сцены и спрашивает:
За всё Добро расплатимся Добром?
За всю Любовь расплатимся Любовью?
Звучит «Песня» («Морошка»)
Николай Рубцов – советский лирический поэт родился 3 января 1936 года в городе Емецке Архангельской области в простой семье. Его лирика посвящена проникновенной поэзии природы, сельской жизни. Первая книга стихов "Лирика" вышла в 1965 в Архангельске. Затем были изданы поэтические сборники "Звезда полей" (1967), "Душа хранит" (1969), "Сосен шум" (1970). Готовившийся к печати сборник "Зелёные цветы" появился уже после смерти поэта, который трагически погиб в ночь на 19 января 1971 в Вологде в результате нелепого инцидента, а именно: семейной ссоры со своей невестой, начинающей поэтессой Людмилой Дербиной (Грановской). Судебное следствие установило, что смерть наступила в результате удушения. Людмила Дербина была осуждена на 7 лет.
Кроме того, после смерти Н. Рубцова были опубликованы его сборники: "Последний пароход"(1973), "Избранная лирика" (1974), "Стихотворения" (1977). Биографы говорят о стихотворении Рубцова "Я умру в крещенские морозы", как о предсказании даты собственной трагической смерти. О своей поэзии сам Николай Рубцов написал:
Я переписывать не стану
из книги Тютчева и Фета,
я даже слушать перестану
того же Тютчева и Фета.
И я придумывать не стану
себя особого, Рубцова,
за это верить перестану
В того же самого Рубцова.
Но я у Тютчева и Фета
проверю искреннее слово,
чтоб книгу Тютчева и Фета
продолжить книгою Рубцова!..
На душе соловьиною трелью
не звените, далёкие дни!
Тихий дом, занесённый метелью,
не мани ты меня, не мани!
Неужели так сердце устало,
что пора повернуть и уйти?
Мне ведь так ещё мало, так мало,
даже нету ещё двадцати...
Выпал снег – и всё забылось,
чем душа была полна!
Сердце проще вдруг забилось,
словно выпил я вина.
Вдоль по улице по узкой
чистый мчится ветерок,
красотою древнерусской
обновился городок.
Снег летит на храм Софии,
на детей, а их не счесть.
Снег летит по всей России,
словно радостная весть.
Снег летит – гляди и слушай!
Так вот, просто и хитро,
жизнь порой врачует душу...
Ну и ладно! И добро.
