Главная » Окружающий мир » Отец сергий кто. Лев толстой - отец сергий. “Человеческая святость” как способ угождения людям, а не Богу

Отец сергий кто. Лев толстой - отец сергий. “Человеческая святость” как способ угождения людям, а не Богу

План написать повесть «Отец Сергий» появился в 1890 году. Писатель работал над своим произведением перерывами, до сентября 1891 года, и совершенно неожиданно вернулся к нему к 1898 году. Уже более ста лет повесть является предметом обсуждения как читателей, так и критиков, а в 1978 году по её мотивам создан интересный фильм-драма, главную роль в котором сыграл Сергей Бондарчук.

Сейчас порассуждаем о самом талантливо написанном произведении. Событие, произошедшее в сороковых годах в Петербурге, стало ошеломляющим для всех… Это интригующее начало повести «Отец Сергий» Толстого Льва Николаевича уже с первых строчек побуждает любознательного читателя углубиться в содержание, чтобы поскорей узнать, что же произошло. А дело касалось князя по имени Степан Касатский, красавца, командира лейб-эскадрона, который вдруг, вопреки здравому смыслу за месяц до свадьбы с красавицей фрейлиной подал в отставку, подарил свое имение сестре и… уехал в монастырь.

Чтобы понять мотивы поступка князя (который, кстати, для самого Степана представлялся вполне закономерным), нужно проследить за его жизнью. Маленький Степан остался без отца, когда ему исполнилось только 12 лет. Воля покойного, отставного полковника гвардии в случае его смерти отдать сына в корпус в точности исполнилась его женой, а теперь уже вдовой. Сама же мать переехала в Петербург, чтобы иногда забирать Степу на праздники.

Итак, мальчик стал кадетом. Он был примерным и образцовым учеником: обладал блестящими способностями, делал успехи и в науках, особенно по математике, и в верховой езде. Красивый и ловкий, не пьющий, не курящий его достоинства восторгали б, если бы не одно «но». Мешали самолюбивому юноше находившие на него вспышки необузданного гнева. Он то бросился на офицера за откровенную ложь, высказанную прямо в лицо; то швырнул блюдом котлет в эконома, то чуть ли не сбросил из окна кадета, позволившего себе насмехаться над его коллекцией минералов.

Степану исполнилось 18 лет, и он был выпущен из корпуса офицером в гвардейский аристократический полк. Ему пророчили яркие перспективы, флигель-адъютантство, и оказывал содействие в этом сам император Николай Павлович, знавший лично способного юношу. Степан Касатский был просто влюблен в Николая Павловича, восторгался им, выражая беспредельную преданность. И на то были веские причины: император еще во время пребывания его в корпусе старался доказать кадетам свое расположение и дружбу, и делал это мастерски.

Молодой Степан с детства научился ставить перед собой цель и во что бы то ни стало добиваться её, да так, чтобы непременно преуспевать во всем, за что ни возьмется – будь то первое место по наукам, отличные знания французского языка или блестящая игра в шахматы. Наконец, он захотел стать своим и в высших кругах. Для выполнения этой задачи существовало два способа: или стать флигель-адъютантом (к чему Степан очень стремился), или жениться на девушке из этого круга. И Касатский стал ухаживать за графиней Мэри Коротковой, необыкновенно привлекательной дамой. Она отвечала ему взаимностью, и дело шло к свадьбе.

Несовершенство идеалов и глубокое разочарование

На свою невесту Степан смотрел как на олицетворение небесной чистоты, как на нечто недосягаемое. И вдруг… О, как же порой неожиданно и неприятно это «вдруг», перечеркивающее в один миг все радужные планы на счастливую жизнь и ввергающее душу в пучину разочарований и невиданной до этого момента боли! Они гуляли в саду, Степан признался девушке в своих чувствах, но как гром среди ясного и безоблачного неба прозвучало её искреннее признание: «Я любила!» Еще больнее и ужаснее стало на душе у Касатского, когда он узнал, с кем его невеста имела связь – с самим царем, императором Николаем, которого юноша тоже боготворил.

Вот оно – предательство сразу двух самых дорогих ему людей, сражающее наповал в одно мгновение. С этой минуты жизнь Степана разделилась на «до» и «после» и потекла совершенно по другому руслу. Он провел лето в деревне, а затем ушел в монастырь, чтобы служить Богу. Но и здесь Касатским руководило не только религиозное чувство (конечно, в первую очередь к вере привело его отчаяние), но и желание стать на такую высоту, до которой простым людям было не достигнуть.

За стенами монастыря царила совершенно другая жизнь. Касатский сразу же стал подчиняться игумену, ученику известного старца Амвросия, – и, как и прежде – старался преуспеть во всем, что от него требовалось. Главным приоритетом, кроме воздержания, кротости, смирения и чистоты для Степана было послушание. В конце третьего года он был пострижен в иеромонахи с именем Сергия. Сначала он радовался этому, испытывая духовный подъем и утешение, но затем, на седьмой год, осознал, что просто засыпает духовно, что всего достиг, и делать больше нечего.

Все внимание Сергия сосредоточилось на внутренней жизни, поэтому даже известие о смерти матери и выходе бывшей невесты замуж он воспринял спокойно, даже с равнодушием. На четвертом году монашества архиерей назначил Сергия на высшую должность. Подчинившись старцу, герой повести переехал в другой монастырь. Здесь соблазнов было гораздо больше. И прежде всего, они касались женского пола – даже одна барыня пыталась заискивать с ним. Кроме того, игумен монастыря вызывал в Сергии острое чувство антипатии и осуждения, которые трудно было побороть.

Однажды во время всенощной игумен позвал его к себе в алтарь. Войдя, Сергий увидел генерала, бывшего полкового командира их полка. Буря поднялась в душе монаха, когда он узнал, что игумен вызвал его лишь затем, чтобы генерал встретился со старым товарищем. Вопрос сам собой вырвался из уст Сергия: зачем его подвергают соблазнам мира во время молитвы и в храме Божьем. Отчаявшись, он захотел оставить этот монастырь и написал об этом старцу, но в ответ получил письмо с обличениями в том, что «еще не потухла в нем гордость светская».

Одна из самых уникальных историй морального перерождения человека описана в – Л.Н. Толстого.

В это самое время умер святой затворник Илларион, и Сергий, по совету старца, занял его келью. Ею служила пещера, выкопанная в горе. Несколько лет был он затворником, борясь с соблазнами и молясь о своей бессмертной душе. Но вдруг произошел эпизод, выбивший монаха из привычного ритма жизни. К нему в келью постучалась… женщина. Как светская дама вдруг оказалась в тех местах? Не случайно, как она преподносила это Сергию, не потому что замерзла и нуждалась в пристанище. Это была наглая ложь. Женщина просто побилась об заклад со своими друзьями, что будет ночевать в келье Касатского.

Чего только ни предпринимала соблазнительница, оказавшись внутри. Она пыталась надавить на жалость, звала отца Сергия к себе, притворялась больной. В сердце монаха происходила жестокая борьба между желаниями плоти и обязанностью быть святым, безгрешным. Она видела это и продолжала настойчиво звать.

Наконец, он вошел, но – по рясе монаха текла кровь. Отец Сергий сумел доказать, что лучше лишится одного из членов тела (выйдя в сени, он отрубил себе палец), чем поддастся плотскому чувству. «За что ты хотела погубить свою бессмертную душу?» – раздался справедливый вопрос. Это ошеломило, потрясло женщину. Живой пример стойкости и воздержания стоял перед ней. Пример победы над соблазном. «Простите, чем выкуплю я грех свой?» – промолвила путница. А затем ушла. Позже стало известно, что через год она стала жить строгой жизнью в монастыре под руководительством затворника Арсения.

В связи с этим событием слава отца Сергия распространилась по окрестности. Возле его кельи стало людно: построили церковь, гостиницу, поселились монахи. Люди стали приводить больных для исцеления. Сергию и в голову не приходило, что он может по одной молитве вернуть здоровье больному, но одна женщина все усерднее и жалобнее просила о том, чтобы он возложил руки на её четырнадцатилетнего сына. После долгих колебаний он исполнил желание просящей, и – о чудо – мальчик исцелился. Затем последовало другое, третье, четвертое исцеление, даже расслабленного и слепой, – старец не отказывал никому.

Так прошло несколько лет. Но только лишь одна мысль преследовала старца – правильно ли он поступает, принимая от монастырских властей привилегии. Все более тяготился Сергий посетителями, а то обстоятельство, что его хвалят, вызывало противоречивые чувства – печаль от того, что делал это он больше для людей, чем для Бога, и вместе с тем, радость от восхвалений. Да, о чудотворце писали в газетах, даже знали в Европе. Но на душе у него было тяжело. Сергий размышлял о своем внутреннем состоянии, и вдруг начал понимать, что все, что он делал – делал без любви и смирения.

Цитаты из книги “Отец Сергий

Не знаю, зачем надо слышать несколько раз в день те же молитвы, но знаю, что это нужно. А зная, что это нужно, нахожу радость в них.

Они никогда не виделись, но во взгляде, которым они обменялись, они (особенно он) почувствовали, что они знают друг друга, понятны друг другу.

Девушки, видя такое обоготворение, старались и быть более или менее богинями.

Знайте, что всё мне известно, но некоторые вещи я не хочу знать. Но они здесь.
Он показал на сердце.

“Человеческая святость” как способ угождения людям, а не Богу

Однажды попросил о милости к его дочери один купец. Старец согласился помочь и принял Марью (так звали девушку). О, если бы он знал, чем все закончится! Она была дьяволом во плоти, она сумела сделать то, чего не смогла добиться когда-то путница, из-за которой он лишился пальца. Хитрая девушка соблазнила Сергия!

Как же труден был путь к совершенству, и как одним греховным поступком он перечеркнул все – всю свою благочестивую монашескую жизнь! Что теперь делать? Да, конечно, только прервать ставшую в один миг никчемной жизнь! Но как осуществить задуманное. Повеситься, утопиться? Сергий в нерешительности стоял у реки, но вдруг почувствовал непреодолимое желание уснуть. Во сне монах увидел ангела и услышал его слова: «Иди к Пашеньке и узнай от неё, что делать». Пашеньку знал Степан с детства, и она производила впечатление глупой и недалекой. Такой же была и по жизни.

Итак, судьба неожиданно свела Касатского с Прасковьей Ивановной. Какой же трогательной была встреча после долгих лет разлуки! Сначала она не узнала его, приняла за нищего, просящего подаяние, а всмотревшись и сообразив, что перед нею… сам отец Сергий, обрадовалась и не знала, как угодить гостю. А он… стал каяться в присутствии неё – той, которая сама прожила жизнь нечестивую и грязную, называл себя погибшим грешником, гордым и заблудшим. В смятение пришла Прасковья, не знала, что ответить.

Бог виден в простом
Ведь она жила просто и бедно, зарабатывая тем, что преподавала уроки музыки. Жизнь была полна забот, но женщина, забывая о себе, служила другим.

Вдруг Касатского озарило: вот что значит это видение во сне! Ведь Пашенька живет для Бога, а думает, что для людей, а он под предлогом Бога жил для людей. Все заросло людскою славой. Но нет Бога для того, кто живет для славы людской.

И в сердце пришло решение – искать Его, по-настоящему. И Степан стал служить другим, ходил от дома к дому, читал людям Евангелие. Восемь месяцев странствовал он так, и понял одну важную истину: Бог сильнее чувствуется тогда, когда все меньше имеет значение мнение людей. Наконец, Касатского задержали как беспризорного и сослали в Сибирь. Но и там продолжил он служение Богу: учил детей и ухаживал за больными.

Господь, по сюжету повести, преподал Степану хороший урок. Падение его стало благословением. Есть над чем задуматься и читателям.

Повесть Льва Николаевича Толстого «Отец Сергий» состоит из восьми частей, повествование ведется от автора. Главный герой повести – князь Степан Касацкий, впоследствии – отец Сергий.
… В Петербурге как-то случилось удивительное событие: красавец князь, командир лейб - эскадрона Степан Касацкий ушел в монастырь. Предварительно он разорвал помолвку с красавицей - фрейлиной, отдал свое имение сестре и простился с матерью. Подобное поведение Касацкого было непонятно тем, кто не знал причин. А причина была. За месяц до свадьбы Касацкий узнал, что его невеста, «идеал чистоты», год назад была любовницей Николая I.
Оказавшись в монастыре, Касацкий, с усердием, свойственным ему и в обычной жизни, принялся постигать азы духовной науки. Так прожил он семь лет. Затем постригся в иеромонахи с именем Сергия. За прошедшее время умерла его мать, а бывшая возлюбленная вышла замуж. Оба известия Сергий принял довольно равнодушно. А вскоре его назначили в столичный монастырь, и он не посмел отказаться. В столичном монастыре было много соблазнов – особенно женского, и отец Сергий усмирял свою плоть многократными молитвами. Но это едва помогало. Тогда отец Сергий отправился в Тамбинскую пустынь, чтобы стать затворником. Жить ему надлежало в пещере, выкопанной в горе.
Прошло еще шесть лет. Про затворника отца Сергия ходило много слухов: говорили, что он весьма красив, и в то же время очень строг. Однажды недалеко от его жилища гуляла веселая компания богатых людей. Одна женщина – известная чудачка – поспорила со своими друзьями, что непременно попадет в келью к завтраку. Она притворилась заблудившейся и отец Сергий нехотя, но впустил ее. Через несколько минут женщина лежала на нарах полураздетая, причитала, что болеет, и звала затворника к себе. Отец Сергий, убежденный, что это дьявол в лице женщины соблазняет его, вышел в сени и отрубил топором себе палец. Боль мгновенно отрезвила его. А женщина, когда увидела, что произошло, испугалась, собрала свои одежды и выбежала вон. После отец Сергий узнал, что она стала монахиней.
Прошел еще год. Неожиданно об отце Сергеи стала распространяться слава, как о целителе. Он и сам удивлялся, но его молитвы помогали многим. Рядом с жилищем отца Сергия построили церковь, гостиницу, и народ толпой приходил к нему.
Казалось, отец Сергий уберег себя от соблазнов. Но это было не так. В один из вечеров немного слабоумная дочь купца, которую он должен был лечить, соблазнила его. Тяжесть совершенного греха не давала ему покоя, и наутро, переодевшись, он тайно ушел из своей обители. Долго скитался, немного жил у родственницы своей, Прасковьи Михайловны, обнищавшей дворянки, с горечью осознавая, что именно такая жизнь – просто грешника, была уготована ему. Стал бродяжничать, его сослали в Сибирь, там поселился у богатого мужика, работал у него в огороде и учил детей его.
Так завершается повесть Л.Н.Толстого «Отец Сергий».

Л.Н. Толстой – повесть «Отец Сергий». В повести «Отец Сергий» Л.Н. Толстой изображает человека, пытающегося вести борьбу с собственными пороками. Герой повести Степан Касатский – сложный, гордый, самолюбивый человек. Он изображен в кризисный момент судьбы. Перед свадьбой он узнает о прошлом романе своей невесты с императором. И это событие переворачивает всю его жизнь, он не может примириться с этим фактом. Сильный, ловкий, красивый, талантливый, Касатский привык во всем быть первым, всего легко добиваться, вызывая неизменное восхищение окружающих. Именно поэтому столь болезненно реагирует он на признание своей невесты.

Оставив светскую жизнь, герой уходит в монастырь. И Касатский вроде бы смиряется со всем происходящим, пытается привыкнуть к новому образу жизни. «Как в полку он был не только безукоризненным офицером, но таким, который делал больше того, что требовалось, и расширял рамки совершенства, так и монахом он старался быть совершенным; трудящимся всегда, воздержным, смиренным, кротким, чистым, не только наделе, но и в мыслях, и послушным. В особенности последнее качество, или совершенство, облегчало ему жизнь. Если многие требования монашеской жизни в монастыре, близком к столице и много посещаемом, не нравились ему, соблазняя его, все это уничтожалось послушанием: не мое дело рассуждать, мое дело нести назначенное послушание, будет ли то стояние у мощей, пение на клиросе или ведение счетов по гостинице. Всякая возможность сомнения в чем бы то ни было устранялась тем же послушанием старцу. Не будь послушания, он бы тяготился и продолжительностью и однообразием церковных служб, и суетой посетителей, и дурными свойствами братии, но теперь все это не только радостно переносилось, но составляло в жизни утешение и поддержку». Здесь писатель глубоко исследует процессы внутренней жизни героя, подчеркивает то, что в принципе Степан Касатский был чужд монашеской жизни, что все это не находило созвучия в его душе. Однако герой постригся в монахи с именем Сергия. При этом честолюбивые помыслы не оставили его души. Он был переведен в столичный монастырь и воспринял новое назначение с большой радостью. Однако и здесь появились свои соблазны: гордыня и плотская похоть. Касатский пытается бороться с ними. Следуя указанию своего наставника, он уходит в Тамбинский монастырь, запирается в келье, становится затворником. Но и тут героя ожидают свои соблазны. В душе его – мучительные сомнения. «Боже мой! Боже мой! – думал он. – За что не даешь ты мне веры. Да, похоть, да, с нею боролись святой Антоний и другие, но вера. Они имели ее, а у меня вот минуты, часы, дни, когда нет ее. Зачем весь мир, вся прелесть его, если он греховен и надо отречься от него? Зачем ты сделал этот соблазн? Соблазн? Но не соблазн ли то, что я хочу уйти от радостей мира и что-то готовлю там, где ничего нет, может быть». Мы видим, что в душе героя нет истинной веры.

Красавица-барыня Маковкина, катаясь с большой компанией, посещает келью затворника, пытается соблазнить его, и, чтобы спастись от греха, отец Сергий отрубает себе палец. Этот случай становится известным, затворничество героя прекращается, его начинают считать истинным святым, целителем. И вся духовная работа в отце Сергии прекращается, подменяется внешними занятиями, его снова охватывает гордыня. «Он часто удивлялся тому, как это случилось, что ему, Степану Касатскому, довелось быть таким необыкновенным угодником и прямо чудотворцем, но то, что он был такой, не было никакого сомнения…» В определенной степени закономерным становится здесь и нравственное падение отца Сергия – «плотский грех», в который ввергла его безумная купеческая дочь.

Таким образом, герой Толстого, одолеваемый пороками, не имел Бога в собственной душе, а жил лишь для себя. В финале он уходит из монастыря, обретая приют у своей дальней родственницы, живущей для людей. И здесь отец Сергий обретает новое понимание жизни: «Так вот что значил мой сон. Пашенька именно то, что я должен был быть и чем я не был. Я жил для людей под предлогом Бога, она живет для Бога, воображая, что она живет для людей. Да, одно доброе дело, чашка воды, поданная без мысли о награде, дороже облагодетельствованных мною для людей. Но ведь была доля искреннего желания служить Богу?» – спрашивал он себя, и ответ был: «Да, но все это было загажено, заросло славой людской. Да, нет Бога для того, кто жил, как я, для славы людской. Буду искать его». Затем за бродяжничество Касаткина ссылают в Сибирь, он живет у богатого мужика, работает в огороде, учит детей, ухаживает за больными. И только теперь он обретает Бога в своей душе, так как начинает жить не для себя, а для людей.

Таким образом, в этом рассказе мы видим человека, ведущего борьбу с собственными пороками: честолюбием, эгоизмом, безверием, плотской страстью.

Здесь искали:

отец сергий краткое содержание
отец сергий толстой краткое содержание брифли

Лев Толстой

Отец Сергий

В Петербурге в сороковых годах случилось удивившее всех событие: красавец, князь, командир лейб-эскадрона кирасирского полка, которому все предсказывали и флигель-адъютантство и блестящую карьеру при императоре Николае I, за месяц до свадьбы с красавицей фрейлиной, пользовавшейся особой милостью императрицы, подал в отставку, разорвал свою связь с невестой, отдал небольшое имение свое сестре и уехал в монастырь, с намерением поступить в него монахом. Событие казалось необыкновенным и необъяснимым для людей, не знавших внутренних причин его; для самого же князя Степана Касатского все это сделалось так естественно, что он не мог и представить себе, как бы он мог поступить иначе.

Отец Степана Касатского, отставной полковник гвардии, умер, когда сыну было двенадцать лет. Как ни жаль было матери отдавать сына из дома, она не решилась не исполнить воли покойного мужа, который в случае своей смерти завещал не держать сына дома, а отдать в корпус, и отдала его в корпус. Сама же вдова с дочерью Варварой переехала в Петербург, чтобы жить там же, где сын, и брать его на праздники.

Мальчик выдавался блестящими способностями и огромным самолюбием, вследствие чего он был первым и по наукам, в особенности по математике, к которой он имел особенное пристрастие, и по фронту и верховой езде. Несмотря на свой выше обыкновенного рост, он был красив и ловок. Кроме того, и по поведению он был бы образцовым кадетом, если бы не его вспыльчивость. Он не пил, не распутничал и был замечательно правдив. Одно, что мешало ему быть образцовым, были находившие на него вспышки гнева, во время которых он совершенно терял самообладание и делался зверем. Один раз он чуть не выкинул из окна кадета, начавшего трунить над его коллекцией минералов. Другой раз он чуть было не погиб: целым блюдом котлет пустил в эконома, бросился на офицера и, говорят, ударил его за то, что тот отрекся от своих слов и прямо в лицо солгал. Его наверно бы разжаловали в солдаты, если бы директор корпуса не скрыл все дело и не выгнал эконома.

Восемнадцати лет он был выпущен офицером в гвардейский аристократический полк. Император Николай Павлович знал его еще в корпусе и отличал его и после в полку, так что ему пророчили флигель-адъютантство. И Касатский сильно желал этого не только из честолюбия, но, главное, потому, что еще со времен корпуса страстно, именно страстно, любил Николая Павловича. Всякий приезд Николая Павловича в корпус, - а он часто езжал к ним, - когда входила бодрым шагом эта высокая, с выпяченной грудью, горбатым носом над усами и с подрезанными бакенбардами, фигура в военном сюртуке и могучим голосом здоровалась с кадетами, Касатский испытывал восторг влюбленного, такой же, какой он испытывал после, когда встречал предмет любви. Только влюбленный восторг к Николаю Павловичу был сильнее: хотелось показать ему свою беспредельную преданность, пожертвовать чем-нибудь, всем собой ему. И Николай Павлович знал, что возбуждает этот восторг, и умышленно вызывал его. Он играл с кадетами, окружал себя ими, то ребячески просто, то дружески, то торжественно-величественно обращаясь с ними. После последней истории Касатского с офицером Николай Павлович ничего не сказал Касатскому, но, когда тот близко подошел к нему, он театрально отстранил его и, нахмурившись, погрозил пальцем и потом, уезжая, сказал:

Знайте, что все мне известно, но некоторые вещи я не хочу знать. Но они здесь.

Он показал на сердце.

Когда же выпущенные кадеты являлись ему, он уже не поминал об этом, сказал, как всегда, что они все могут прямо обращаться к нему, чтоб они верно служили ему и отечеству, а он всегда останется их первым другом. Все, как всегда, были тронуты, а Касатский, помня прошедшее, плакал слезами и дал обет служить любимому царю всеми своими силами.

Когда Касатский вышел в полк, мать его переехала с дочерью сначала в Москву, а потом в деревню. Касатский отдал сестре половину состояния, и то, что оставалось у него, было только достаточно для того, чтобы содержать себя в том роскошном полку, в котором он служил.

С внешней стороны Касатский казался самым обыкновенным молодым блестящим гвардейцем, делающим карьеру, но внутри его шла сложная и напряженная забота. Работа с самого его детства шла, по-видимому, самая разнообразная, но, в сущности, все одна и та же, состоящая в том, чтобы во всех делах, представлявшихся ему на пути, достигать совершенства и успеха, вызывающего похвалы и удивление людей. Было ли это ученье, науки, он брался за них и работал до тех пор, пока его хвалили и ставили в пример другим. Добившись одного, он брался за другое. Так он добился первого места по наукам, так он, еще будучи в корпусе, заметив раз за собой неловкость в разговоре по-французски, добился до того, чтобы овладеть французским, как русским; так он потом, занявшись шахматами, добился того, что, еще будучи в корпусе, стал отлично играть.

Кроме общего призвания жизни, которое состояло в служении царю и отечеству, у него всегда была поставлена какая-нибудь цель, и как бы ничтожна она ни была, он отдавался ей весь и жил только для нее до тех пор, пока по достигал ее. Но как только он достигал назначенной цели, так другая тотчас же вырастала в его сознании и сменяла прежнюю. Это-то стремление отличиться, и для того, чтобы отличиться, достигнуть поставленной цели, наполняло его жизнь. Так, по выходе в офицеры, он задался целью наивозможнейшего совершенства в знании службы и очень скоро стал образцовым офицером, хотя и опять с тем недостатком неудержимой вспыльчивости, которая и на службе вовлекла его в дурные и вредные для успеха поступки. Потом, почувствовав раз в светском разговоре свой недостаток общего образования, задался мыслью пополнить его и засел за книги, и добился того, чего хотел. Потом он задался мыслью достигнуть блестящего положения в высшем светском обществе, выучился отлично танцевать и очень скоро достиг того, что был зван на все великосветские балы и на некоторые вечера. Но это положение не удовлетворяло его. Он привык быть первым, а в этом деле он далеко не был им.

Высшее общество тогда состояло, да, я думаю, всегда и везде состоит из четырех сортов людей: из 1) людей богатых и придворных; из 2) небогатых людей, но родившихся и выросших при дворе; 3) из богатых людей, подделывающихся к придворным, и 4) из небогатых и непридворных людей, подделывающихся к первым и вторым. Касатский не принадлежал к первым, Касатский был охотно принимаем в последние два круга. Даже вступая в свет, он задал себе целью связь с женщиной света - и неожиданно для себя скоро достиг этого. Но очень скоро он увидал, что те круги, в которых он вращался, были круги низшие, а что были высшие круги, и что в этих высших придворных кругах, хотя его и принимали, он был чужой; с ним были учтивы, но все обращение показывало, что есть свои и он не свой. И Касатский захотел быть там своим. Для этого надо было быть или флигель-адъютантом, - и он дожидался этого, - или жениться в этом кругу. И он решил, что сделает это. И он избрал девушку, красавицу, придворную, не только свою в том обществе, в которое он хотел вступить, но такую, с которой старались сближаться все самые высоко и твердо поставленные в высшем кругу люди. Это была графиня Короткова. Касатский не для одной карьеры стал ухаживать за Коротковой, она была необыкновенно привлекательна, и он скоро влюбился в нее. Сначала она была особенно холодна к нему, но потом вдруг все изменилось, и она стала ласкова, и ее мать особенно усиленно приглашала его к себе.

I

Восемнадцати лет он был выпущен офицером в гвардейский аристократический полк. Император Николай Павлович знал его еще в корпусе и отличал его и после в полку, так что ему пророчили флигель-адъютантство. И Касатский сильно желал этого не только из честолюбия, но, главное, потому, что еще со времен корпуса страстно, именно страстно, любил Николая Павловича. Всякий приезд Николая Павловича в корпус, – а он часто езжал к ним, – когда входила бодрым шагом эта высокая, с выпяченной грудью, горбатым носом над усами и с подрезанными бакенбардами фигура в военном сюртуке и могучим голосом здоровалась с кадетами, Касатский испытывал восторг влюбленного, такой же, какой он испытывал после, когда встречал предмет любви. Только влюбленный восторг к Николаю Павловичу был сильнее. Хотелось показать ему свою беспредельную преданность, пожертвовать чем-нибудь, всем собой ему. И Николай Павлович знал, что возбуждает этот восторг, и умышленно вызывал его. Он играл с кадетами, окружал себя ими, то ребячески просто, то дружески, то торжественно-величественно обращаясь с ними. После последней истории Касатского с офицером Николай Павлович ничего не сказал Касатскому, но, когда тот близко подошел к нему, он театрально отстранил его и, нахмурившись, погрозил пальцем и потом, уезжая, сказал:

– Знайте, что все мне известно, но некоторые вещи я не хочу знать. Но они здесь.

Он показал на сердце.

Когда Касатский вышел в полк, мать его переехала с дочерью сначала в Москву, а потом в деревню. Касатский отдал сестре половину состояния. То, что оставалось у него, было только достаточно для того, чтобы содержать себя в том роскошном полку, в котором он служил.

С внешней стороны Касатский казался самым обыкновенным молодым блестящим гвардейцем, делающим карьеру, но внутри его шла сложная и напряженная работа. Работа с самого его детства шла, по-видимому, самая разнообразная, но, в сущности, все одна и та же, состоящая в том, чтобы во всех делах, представлявшихся ему на пути, достигать совершенства и успеха, вызывающего похвалы и удивление людей. Было ли это ученье, науки, он брался за них и работал до тех пор, пока его хвалили и ставили в пример другим. Добившись одного, он брался за другое. Так он добился первого места по наукам, так он, еще будучи в корпусе, заметив раз за собой неловкость в разговоре по-французски, добился до того, чтобы овладеть французским, как русским; так он потом, занявшись шахматами, добился того, что, еще будучи в корпусе, стал отлично играть.

Кроме общего призвания жизни, которое состояло в служении царю и отечеству, у него всегда была поставлена какая-нибудь цель, и, как бы ничтожна она ни была, он отдавался ей весь и жил только для нее до тех пор, пока не достигал ее. Но как только он достигал назначенной цели, так другая тотчас же вырастала в его сознании и сменяла прежнюю. Это-то стремление отличиться и, для того, чтобы отличиться, достигнуть поставленной цели, наполняло его жизнь. Так, по выходе в офицеры, он задался целью наивозможнейшего совершенства в знании службы и очень скоро стал образцовым офицером, хотя и опять с тем недостатком неудержимой вспыльчивости, которая и на службе вовлекла его в дурные и вредные для успеха поступки. Потом, почувствовав раз в светском разговоре свой недостаток общего образования, задался мыслью пополнить его и засел за книги, и добился того, чего хотел. Потом он задался мыслью достигнуть блестящего положения в высшем светском обществе, выучился отлично танцевать и очень скоро достиг того, что был зван на все великосветские балы и на некоторые вечера. Но это положение не удовлетворяло его. Он привык быть первым, а в этом деле он далеко не был им.

Высшее общество тогда состояло, да, я думаю, всегда и везде состоит из четырех сортов людей: из 1) людей богатых и придворных; из 2) небогатых людей, но родившихся и выросших при дворе; 3) из богатых людей, подделывающихся к придворным, и 4) из небогатых и непридворных людей, подделывающихся к первым и вторым. Касатский не принадлежал к первым. Касатский был охотно принимаем в последние два круга. Даже вступая в свет, он задал себе целью связь с женщиной света – и неожиданно для себя скоро достиг этого. Но очень скоро он увидал, что те круги, в которых он вращался, были круги низшие, а что были высшие круги, и что в этих высших придворных кругах, хотя его и принимали, он был чужой; с ним были учтивы, но все обращение показывало, что есть свои и он не свой. И Касатский захотел быть там своим. Для этого надо было быть или флигель-адъютантом, – и он дожидался этого, – или жениться в этом кругу. И он решил, что сделает это. И он избрал девушку, красавицу, придворную, не только свою в том обществе, в которое он хотел вступить, но такую, с которой старались сближаться все самые высоко и твердо поставленные в высшем кругу люди. Это была графиня Короткова. Касатский не для одной карьеры стал ухаживать за Коротковой, она была необыкновенно привлекательна, и он скоро влюбился в нее. Сначала она была особенно холодна к нему, но потом вдруг все изменилось, и она стала ласкова, и ее мать особенно усиленно приглашала его к себе.

Касатский сделал предложение и был принят. Он был удивлен легкостью, с которой он достиг такого счастья, и чем-то особенным, странным в обращении и матери и дочери. Он был очень влюблен, и ослеплен, и потому не заметил того, что знали почти все в городе, что его невеста была за год тому назад любовницей Николая Павловича.

II

За две недели до назначенного дня свадьбы Касатский сидел в Царском Селе на даче у своей невесты. Был жаркий майский день. Жених с невестой походили по саду и сели на лавочке в тенистой липовой аллее. Мэри была особенно хороша в белом кисейном платье. Она казалась олицетворением невинности и любви. Она сидела, то опустив голову, то взглядывая на огромного красавца, который с особенной нежностью и осторожностью говорил с ней, каждым своим жестом, словом боясь оскорбить, осквернить ангельскую чистоту невесты. Касатский принадлежал к тем людям сороковых годов, которых уже нет нынче, к людям, которые, сознательно допуская для себя и внутренно не осуждая нечистоту в половом отношении, требовали от жены идеальной, небесной чистоты, и эту самую небесную чистоту признавали в каждой девушке своего круга, и так относились к ним. В таком взгляде было много неверного и вредного в той распущенности, которую позволяли себе мужчины, но по отношению женщин такой взгляд, резко отличающийся от взгляда теперешних молодых людей, видящих в каждой девушке ищущую себе дружку самку, – такой взгляд был, я думаю, полезен. Девушки, видя такое обоготворение, старались и быть более или менее богинями. Такого взгляда на женщин держался и Касатский и так смотрел на свою невесту. Он был особенно влюблен в этот день и не испытывал ни малейшей чувственности к невесте, напротив, с умилением смотрел на нее, как на нечто недосягаемое.

Он встал во весь свой большой рост и стал перед нею, опершись обеими руками на саблю.

– Я только теперь узнал все то счастье, которое может испытать человек. И это вы, это ты, – сказал он, робко улыбаясь, – дала мне это!

Он был в том периоде, когда «ты» еще не сделалось привычно, и ему, смотря нравственно снизу вверх на нее, страшно было говорить «ты» этому ангелу.

– Я себя узнал благодаря… тебе, узнал, что я лучше, чем я думал.

– Я давно это знаю. Я за то-то и полюбила вас.

Соловей защелкал вблизи, свежая листва зашевелилась от набежавшего ветерка.

Он взял ее руку и поцеловал ее, и слезы выступили ему на глаза. Она поняла, что он благодарит ее за то, что она сказала, что полюбила его. Он прошелся, помолчал, потом подошел, сел.

– Вы знаете, ты знаешь, ну, все равно. Я сблизился с тобой не бескорыстно, я хотел установить связи с светом, но потом… Как ничтожно стало это в сравнении с тобой, когда я узнал тебя. Ты не сердишься на меня за это?

Она не отвечала и только тронула рукой его руку.

Он понял, что это значило: «Нет, не сержусь».

– Да, ты вот сказала… – он замялся, ему показалось это слишком дерзко, – ты сказала, что полюбила меня, но, прости меня, я верю, но что-то, кроме этого, есть, что тебя тревожит и мешает. Что это?

«Да, теперь или никогда, – подумала она. – Все равно он узнает. Но теперь он не уйдет. Ах, если бы он ушел, это было бы ужасно!»

И она любовным взглядом окинула всю его большую, благородную, могучую фигуру. Она любила его теперь больше Николая и, если бы не императорство, не променяла бы этого на того.

– Послушайте. Я не могу быть неправдива. Я должна сказать все. Вы спрашиваете, что? То, что я любила.

Она положила свою руку на его умоляющим жестом.

Он молчал.

– Вы хотите знать кого? Да, его, государя.

– Мы все любим его, я воображаю, вы в институте…

– Нет, после. Это было увлеченье, но потом прошло. Но я должна сказать…

– Ну, так что же?

– Нет, я не просто.

Она закрыла лицо руками.

– Как? Вы отдались ему?

Она молчала.

– Любовницей?

Она молчала.

Он вскочил и бледный, как смерть, с трясущимися скулами, стоял перед нею. Он вспомнил теперь, как Николай Павлович, встретив его на Невском, ласково поздравлял его.

– Боже мой, что я сделала, Стива!

– Не трогайте, не трогайте меня. О, как больно!

Он повернулся и пошел к дому. В доме он встретил мать.

– Вы что, князь? Я… – Она замолчала, увидав его лицо. Кровь вдруг ударила ему в лицо.

– Вы знали это и мной хотели прикрыть их. Если бы вы не были женщины, – вскрикнул он, подняв огромный кулак над нею, и, повернувшись, убежал.

Если бы тот, кто был любовником его невесты, был бы частный человек, он убил бы его, но это был обожаемый царь.

На другой же день он подал в отпуск и отставку и сказался больным, чтобы никого не видеть, и поехал в деревню.

Лето он провел в своей деревне, устраивая свои дела. Когда же кончилось лето, он не вернулся в Петербург, а поехал в монастырь и поступил в него монахом.

Мать писала ему, отговаривая от такого решительного шага. Он отвечал ей, что призвание бога выше всех других соображений, а он чувствует его. Одна сестра, такая же гордая и честолюбивая, как и брат, понимала его.

Она понимала, что он стал монахом, чтобы стать выше тех, которые хотели показать ему, что они стоят выше его. И она понимала его верно. Поступая в монахи, он показывал, что презирает все то, что казалось столь важным другим и ему самому в то время, как он служил, и становился на новую такую высоту, с которой он мог сверху вниз смотреть на тех людей, которым он прежде завидовал. Но не одно это чувство, как думала сестра его Варенька, руководило им. В нем было и другое, истинно религиозное чувство, которого не знала Варенька, которое, переплетаясь с чувством гордости и желанием первенства, руководило им. Разочарование в Мэри (невесте), которую он представлял себе таким ангелом, и оскорбление было так сильно, что привело его к отчаянию, а отчаяние куда? – к богу, к вере детской, которая никогда не нарушалась в нем.

III

В день Покрова Касатский поступил в монастырь.

Игумен монастыря был дворянин, ученый писатель и старец, то есть принадлежал к той преемственности, ведущейся из Валахии, монахов, безропотно подчиняющихся избранному руководителю и учителю. Игумен был ученик известного старца Амвросия, ученика Макария, ученика старца Леонида, ученика Паисия Величковского. Этому игумну подчинился, как своему старцу, Касатский.

Кроме того чувства сознания своего превосходства над другими, которое испытывал Касатский в монастыре, Касатский так же, как и во всех делах, которые он делал, и в монастыре находил радость в достижении наибольшего как внешнего, так и внутреннего совершенства. Как в полку он был не только безукоризненным офицером, но таким, который делал больше того, что требовалось, и расширял рамки совершенства, так и монахом он старался быть совершенным: трудящимся всегда, воздержным, смиренным, кротким, чистым не только на деле, но и в мыслях, и послушным. В особенности последнее качество, или совершенство, облегчало ему жизнь. Если многие требования монашеской жизни в монастыре, близком к столице и многопосещаемом, не нравились ему, соблазняя его, все это уничтожалось послушанием: не мое дело рассуждать, мое дело нести назначенное послушание, будет ли то стояние у мощей, пение на клиросе или ведение счетов по гостинице. Всякая возможность сомнений в чем бы то ни было устранялась тем же послушанием старцу. Не будь послушания, он бы тяготился и продолжительностью и однообразием церковных служб, и суетой посетителей, и дурными свойствами братии, но теперь все это не только радостно переносилось, но составляло в жизни утешение и поддержку. «Не знаю, зачем надо слышать несколько раз в день те же молитвы, но знаю, что это нужно. А зная, что это нужно, нахожу радость в них». Старец сказал ему, что как нужна материальная пища для поддержания жизни, так нужна духовная пища – молитва церковная – для поддержания духовной жизни. Он верил в это, и действительно, служба церковная, на которую он с трудом поднимался иногда поутру, давала ему несомненное успокоение и радость. Радость давало сознание смирения и несомненности поступков, всех определенных старцем. Интерес же жизни состоял не только во все большем и большем смирении, но и в достижении всех христианских добродетелей, которые в первое время казались ему легко достижимыми. Имение свое он все отдал в монастырь и не жалел его, лености у него не было. Смирение перед низшими было не только легко ему, но доставляло ему радость. Даже победа над грехом похоти, как жадности, так и блуда, легко далась ему. Старец в особенности предостерегал его от этого греха, но Касатский радовался, что был свободен от него.

Мучило его только воспоминание о невесте. И не только воспоминание, но представление живое о том, что могло бы быть. Невольно представлялась ему знакомая фаворитка государя, вышедшая потом замуж и ставшая прекрасной женой, матерью семейства. Муж же имел важное назначение, имел и власть, и почет, и хорошую, покаявшуюся жену.

В хорошие минуты Касатского не смущали эти мысли. Когда он вспоминал про это в хорошие минуты, он радовался, что избавился от этих соблазнов. Но были минуты, когда вдруг все то, чем он жил, тускнело перед ним, он переставал не то что верить в то, чем жил, но переставал видеть это, не мог вызвать в себе того, чем жил, а воспоминание и – ужасно сказать – раскаяние в своем обращении охватывало его.

Спасенье в этом положении было послушание – работа и весь занятой день молитвой. Он, как обыкновенно, молился, клал поклоны, даже больше обыкновенного молился, но молился телом, души не было. И это продолжалось день, иногда два и потом само проходило. Но день этот или два были ужасны. Касатский чувствовал, что он не в своей и не в божьей власти, а в чьей-то чужой. И все, что он мог делать и делал в эти времена, было то, что советовал старец, чтобы держаться, ничего не предпринимать в это время и ждать. Вообще за все это время Касатский жил не по своей воле, а по воле старца, и в этом послушании было особенное спокойствие.

Так прожил Касатский в первом монастыре, куда поступил, семь лет. В конце третьего года был пострижен в иеромонахи с именем Сергия. Пострижение было важным внутренним событием для Сергия. Он и прежде испытывал великое утешение и подъем духовный, когда причащался; теперь же, когда ему случалось служить самому, совершение проскомидии приводило его в восторженное, умиленное состояние. Но потом чувство это все более и более притуплялось, и когда один раз ему случилось служить в том подавленном состоянии духа, в котором он бывал, он почувствовал, что и это пройдет. И действительно, чувство это ослабело, но осталась привычка.

Вообще на седьмой год своей жизни в монастыре Сергию стало скучно. Все то, чему надо было учиться, все то, чего надо было достигнуть, – он достиг, и больше делать было нечего.

Но зато состояние усыпления становилось все сильнее. За это время он узнал о смерти своей матери и о выходе замуж Мэри. Оба известия он принял равнодушно. Все внимание, все интересы его были сосредоточены на своей внутренней жизни.

На четвертом году его монашества архиерей особенно обласкал его, и старец сказал ему, что он не должен будет отказываться, если его назначат на высшие должности. И тогда монашеское честолюбие, то самое, которое так противно было в монахах, поднялось в нем. Его назначили в близкий к столице монастырь. Он хотел отказаться, но старец велел ему принять назначение. Он принял назначение, простился с старцем и переехал в другой монастырь.

Переход этот в столичный монастырь был важным событием в жизни Сергия. Соблазнов всякого рода было много, и все силы Сергия были направлены на это.

В прежнем монастыре соблазн женский мало мучал Сергия, здесь же соблазн этот поднялся с страшной силой и дошел до того, что получил даже определенную форму. Была известная своим дурным поведением барыня, которая начала заискивать в Сергии. Она заговорила с ним и просила его посетить ее. Сергий отказал строго, но ужаснулся определенности своего желания. Он так испугался, что написал о том старцу, но мало того, чтобы окоротить себя, призвал своего молодого послушника и, покоряя стыд, признался ему в своей слабости, прося его следить за ним и не пускать его никуда, кроме служб и послушаний.

Кроме того, великий соблазн для Сергия состоял в том, что игумен этого монастыря, светский, ловкий человек, делавший духовную карьеру, был в высшей степени антипатичен Сергию. Как ни бился с собой Сергий, он не мог преодолеть этой антипатии. Он смирялся, но в глубине души не переставал осуждать. И дурное чувство это разразилось.

Это было уже на второй год пребывания его в новом монастыре. И случилось это вот как. В Покров всенощная шла в большой церкви. Много было приезжего народа. Служил сам игумен. Отец Сергий стоял на обычном своем месте и молился, то есть находился в том состоянии борьбы, в котором он всегда находился во время служб, особенно в большой церкви, когда он не служил сам. Борьба состояла в том, что его раздражали посетители, господа, особенно дамы. Он старался не видеть их, не замечать всего того, что делалось: не видеть того, как солдат провожал их, расталкивая народ, как дамы показывали друг другу монахов – часто его даже и известного красавца монаха. Он старался, выдвинув как бы шоры своему вниманию, не видеть ничего, кроме блеска свечей у иконостаса, иконы и служащих; не слышать ничего, кроме петых и произносимых слов молитв, и не испытывать никакого другого чувства, кроме того самозабвения в сознании исполнения должного, которое он испытывал всегда, слушая и повторяя вперед столько раз слышанные молитвы.

Напечатать