В списках не значился автор. В списках не значился. Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

За всю жизнь Коле Плуж-ни-кову не встре-ча-лось столько приятных неожи-дан-но-стей, сколько выпало в последние три недели. Приказа о присво-ении ему, Николаю Петро-вичу Плуж-ни-кову, воин-ского звания ждал давно, но следом посы-па-лись неожи-дан-ности в изобилии. Коля просы-пался по ночам от собствен-ного смеха. После приказа выдали лейте-нант-скую форму, вечером начальник училища поздравлял каждого с окон-ча-нием, вручая «Удосто-ве-рение личности коман-дира РККА» и увеси-стый ТТ. А потом начался вечер, «самый прекрасный из всех вечеров». У Плуж-ни-кова не было девушки, и он пригласил «библио-те-каршу Зою».

На следу-ющий день ребята стали разъ-ез-жаться в отпуск, обме-ни-ваясь адре-сами. Плуж-ни-кову проездные доку-менты не выда-вали, а через два дня вызвали к комис-сару училища. Он попросил Николая вместо отпуска помочь разо-браться с имуще-ством училища, которое расши-ря-лось в связи с ослож-нив-шейся обста-новкой в Европе. «Коля Плуж-ников остался в училище на странной долж-ности „куда пошлют“. Весь курс давно разъ-е-хался, давно крутил романы, загорал, купался, танцевал, а Коля прилежно считал постельные комплекты, погонные метры портянок и пары яловых сапог и писал всякие докладные». Так прошли две недели. Однажды вечером его оста-но-вила Зоя, стала звать к себе, муж её в отъезде. Плуж-ников было согла-сился, но увидел комис-сара и смутился, пошел за ним. Комиссар вызвал Плуж-ни-кова на следу-ющий день к началь-нику училища пого-во-рить о даль-нейшей службе. В приемной гене-рала Николай встретил своего бывшего взвод-ного коман-дира Гороб-цова, пред-ло-жив-шего Плуж-ни-кову служить вместе: «Ты ко мне просись, ладно? Мол, давно вместе служим, срабо-та-лись...» Вышедший от гене-рала взводный Величко после ухода Гороб-цова также звал Плуж-ни-кова к себе. Потом лейте-нанта пригла-сили к гене-ралу. Плуж-ников смутился, ходили слухи, что генерал был в сража-ю-щейся Испании, к нему испы-ты-вали особое почтение.

Посмотрев доку-менты Николая, генерал отметил его отличные оценки, прекрасную стрельбу и пред-ложил остаться в училище коман-диром учеб-ного взвода, поин-те-ре-со-вался возрастом Плуж-ни-кова. «Я родился 12 апреля 1922 года», — отба-ра-банил Коля, а сам лихо-ра-дочно сооб-ражал, что отве-тить. Хоте-лось «послу-жить в войсках», чтобы стать насто-ящим коман-диром. Генерал продолжал: через три года Коля сможет посту-пить в академию, и, судя по всему, «вам следует учиться дальше». Генерал с комис-саром стали обсуж-дать, к кому, Гороб-цову или Величко, напра-вить Плуж-ни-кова. Краснея и смущаясь, Николай отка-зался: «Это большая честь... Я считаю, что каждый командир должен сначала послу-жить в войсках... так нам гово-рили в училище... Направьте меня в любую часть и на любую долж-ность». «А ведь он молод-чага, комиссар», — неожи-данно ответил генерал. Николая напра-вили в Особый Западный округ коман-диром взвода, об этом даже не мечтал. Правда, с усло-вием, что через год вернется после войсковой прак-тики в училище. Един-ственное огор-чение — не дали отпуск: к воскре-сенью надо прибыть в часть. Вечером он «отбыл через Москву, имея три дня в запасе: до воскре-сенья».

В Москву поезд пришел ранним утром. До Кропот-кин-ской Коля доехал на метро, «самом красивом метро в мире». Подошел к дому и ощутил трепет — все здесь знакомо до боли. Навстречу из ворот вышли две девушки, в одной он не сразу узнал сестру Веру. Девушки побе-жали в школу — последнее комсо-моль-ское собрание пропус-кать нельзя, сгово-ри-лись встре-титься в обед. Мать ничуть не изме-ни-лась, даже халат был прежний. Она вдруг распла-ка-лась: «Боже, как ты похож на отца!..» Отец погиб в Средней Азии в 1926 году в схватке с басма-чами. Из разго-вора с матерью Коля выяснил: Валя, подруга сестры, когда-то была в него влюб-лена. Сейчас выросла в заме-ча-тельную краса-вицу. Все это слушать чрез-вы-чайно приятно. На Бело-рус-ском вокзале, куда Коля приехал за билетом, выяс-ни-лось: его поезд отправ-ля-ется в семь часов вечера, но это невоз-можно. Сказав дежур-ному, что больна мать, Плуж-ников взял билет с пере-садкой в Минске на три минуты первого и, побла-го-дарив дежур-ного, отпра-вился в магазин. Купил шампан-ского, вишневую наливку, мадеру. Мать испу-га-лась обилия спирт-ного, Николай беспечно махнул рукой: «Гулять так гулять».

Придя домой и накрывая на стол, сестра посто-янно расспра-ши-вала об учебе в училище, о пред-сто-ящей службе, обещала наве-стить его на новом месте службы с подругой. Наконец появи-лась Валя, просила Николая задер-жаться, но он не мог: «на границе неспо-койно». Гово-рили о неиз-беж-ности войны. По утвер-ждению Николая, это будет быстрая война: нас поддержит мировой проле-та-риат, проле-та-риат Германии и, самое главное, Красная Армия, её боеспо-соб-ность. Потом Валя пред-ло-жила посмот-реть прине-сенные ею пластинки, они были заме-ча-тельные, «пела сама Фран-чески Гааль». Заго-во-рили о Верочке, соби-ра-ю-щейся стать артисткой. Валя считает, что кроме желания необ-ходим и талант.

За девят-на-дцать лет Коля так ни с кем и не цело-вался. В училище он регу-лярно ходил в уволь-нения, посещал театры, ел моро-женое, на танцы не ходил — танцевал плохо. Ни с кем, кроме Зои, не знако-мился. Теперь же «он знал, что не знако-мился только потому, что на свете суще-ство-вала Валя. Ради такой девушки стоило стра-дать, а стра-дания эти давали ему право гордо и прямо встре-чать её осто-рожный взгляд. И Коля был очень доволен собой».

Потом они танце-вали, Коля смущался своей неуме-лости. Танцуя с Валей, приглашал её в гости, обещал зака-зать пропуск, просил только заранее сооб-щить о приезде. Коля понял, что влюбился, Валя пообе-щала ждать его. Уезжая на вокзал, простился с мамой как-то несе-рьезно, потому что девчонки уже пота-щили его чемодан вниз, пообещал: «Как приеду, сразу напишу». На вокзале Николай пере-жи-вает, что девушки опоз-дают на метро, и боится, если они уйдут до отправ-ления поезда.

Николай впервые так далеко ехал на поезде, поэтому всю дорогу не отходил от окна. Долго стояли в Бара-но-вичах, наконец мимо тяжело прогремел беско-нечный товарный состав. Пожилой капитан недо-вольно отметил: «Немцам день и ночь хлебушек гоним и гоним. Это как пони-мать прика-жете?» Коля не знал, что отве-тить, у СССР ведь договор с Герма-нией.

Приехав в Брест, он долго искал столовую, но так и не нашел. Встретив лейте-нанта-тезку, пошел обедать в ресторан «Бела-русь». Там к «Нико-лаям» присо-еди-нился танкист Андрей. В ресто-ране играл прекрасный скрипач Рувим Свицкий «с золо-тыми паль-цами, золо-тыми ушами и золотым сердцем...». Танкист сообщил, что летчикам отме-нили отпуска, а погра-нич-ники каждую ночь за Бугом слышат ревущие моторы танков и тягачей. Плуж-ников спросил о прово-кации. Андрей слышал: пере-беж-чики сооб-щают: «Немцы гото-вятся к войне». После ужина Николай и Андрей ушли, а Плуж-ников остался — Свицкий соби-рался сыграть для него. «У Коли немного кружи-лась голова, и все вокруг каза-лось прекрасным». Скрипач пред-ла-гает прово-дить лейте-нанта в крепость, туда же едет его племян-ница. По дороге Свицкий расска-зы-вает: с приходом совет-ских войск «мы отвыкли от темноты и от безра-бо-тицы тоже». Откры-лась музы-кальная школа — скоро будет много музы-кантов. Затем они наняли извоз-чика и поехали в крепость. В темноте Николай почти не видел девушку, которую Рувим называл «Миррочка». Позже Рувим вышел, а молодые люди поехали дальше. Они осмот-рели камень на границе крепости и подъ-е-хали к КПП. Николай ожидал увидеть нечто напо-добие Кремля, но впереди чернело что-то бесфор-менное. Они вышли, Плуж-ников отдал пятерку, но извозчик отметил, что хватит рубля. Мирра указала на КПП, где надо было предъ-яв-лять доку-менты. Николай удивился, что перед ним крепость. Девушка объяс-нила: «Перейдем через обводной канал, и будут Северные ворота».

На контрольно-пропускном пункте Николая задер-жали, пришлось вызы-вать дежур-ного. После чтения доку-ментов дежурный попросил: «Миррочка, ты — человек нашен-ский. Веди прямо в казармы 333-го полка: там есть комнаты для коман-ди-ро-вочных». Николай возразил, ему надо в свой полк. «Утром разбе-ре-тесь», — ответил сержант. Идя по крепости, лейте-нант поин-те-ре-со-вался жильем. Мирра обещала помочь ему найти комнату. Она спро-сила, что в Москве слышно о войне? Николай ничего не ответил. Прово-ка-ци-онные разго-воры он вести не намерен, поэтому заго-ворил о дого-воре с Герма-нией и о мощи совет-ской техники. Плуж-ни-кову «очень не понра-ви-лась осве-дом-лен-ность этой хромо-ножки. Она была наблю-да-тельна, не глупа, остра на язык: с этим он готов был смириться, но её осве-дом-лен-ность о наличии в крепости броне-тан-ковых сил, о пере-дис-ло-кации частей лагеря, даже о спичках и соли не могли быть случайной...». Даже свое ночное путе-ше-ствие по городу с Миррой Николай склонен был считать не случайным. Лейте-нант стал подо-зри-тельным, когда их оста-но-вили на следу-ющем КПП, он потя-нулся к кобуре, подня-лась тревога. Николай упал на землю. Вскоре недо-ра-зу-мение выяс-ни-лось. Плуж-ников схитрил: полез не в кобуру, а «поче-саться».

Неожи-данно расхо-хо-та-лась Мирра, а за ней остальные: Плуж-ников был весь в пыли. Мирра преду-пре-дила, чтобы он не стря-хивал пыль, надо щеткой, иначе вобьет грязь в одежду. Девушка пообе-щала достать щетку. Миновав речушку Мухавец и треха-рочные ворота, вошли во внут-реннюю крепость к коль-цевым казармам. Потом Мирра вспом-нила, лейте-нанта надо вычи-стить, и повела его в склад. «Он вошел в обширное, плохо осве-щенное поме-щение, придав-ленное тяжелым свод-чатым потолком... В складе этом было прохладно, но сухо: пол кое-где покрывал речной песок...» Привыкнув к осве-щению, Николай разглядел двух женщин и усатого стар-шину, сидя-щего около железной печурки. Мирра отыс-кала щетку и позвала Николая: «Пойдем уж чиститься, горе... чье-то», Николай возражал, но Мирра энер-гично вычи-стила его. Лейте-нант сердито молчал, подда-ваясь командам девушки. Вернув-шись в склад, Плуж-ников увидел еще двоих: стар-шего сержанта Федор-чука и крас-но-ар-мейца Васю Волкова. Они должны были проте-реть патроны и набить ими диски и пуле-метные ленты. Христина Яновна угощала всех чаем. Николай собрался в полк, но Анна Петровна оста-но-вила его: «Служба от вас не убежит», пред-ло-жила ему чая и стала расспра-ши-вать, откуда он родом. Вскоре все собра-лись вокруг стола пить чай с выпечкой, которая, по словам тети Христи, сегодня особо удалась.

Вдруг снаружи полых-нуло синее пламя, послы-шался тяжелый грохот. Вначале поду-ма-лось, гроза. «Вздрог-нули стены казе-мата, с потолка посы-па-лась штука-турка, и сквозь оглу-ши-тельный вой и рев все яснее и яснее проры-ва-лись раска-ти-стые разрывы тяжелых снарядов». Федорчук вскочил и закричал, что взорван склад боепи-тания. «Война!» — крикнул стар-шина Степан Матве-евич. Коля кинулся наверх, стар-шина попы-тался его оста-но-вить. Это было 22 июня 1941 года, четыре часа пятна-дцать минут по москов-скому времени.

Часть вторая

Плуж-ников выскочил в самый центр незна-комой, полы-ха-ющей крепости, — артил-ле-рий-ский обстрел еще продол-жался, но наме-ти-лось его замед-ление. Немцы пере-несли огневой вал на внешние обводы. Плуж-ников огля-делся: кругом все пылало, в промас-ленном и пробен-зи-ненном гараже заживо горели люди. Николай побежал на КПП, там ему скажут, куда явиться, по пути к воротам прыгнул в воронку, спасаясь от тяже-лого снаряда. Сюда же скатился боец, сооб-щивший: «Немцы в клубе». Плуж-ников ясно понял: "немцы ворва-лись в крепость, и это озна-чало: война действи-тельно нача-лась. Боец послан на склад боепи-тания за боепри-па-сами. Плуж-ни-кову нужно срочно раздо-быть хоть какое-то оружие, но боец не знает, где склад. Кондаков знал, но его убило. Парнишка вспомнил, они бежали влево, значит, склад слева. Плуж-ников выглянул и увидел первого убитого, который невольно притя-гивал к себе любо-пыт-ство лейте-нанта. Николай наскоро разо-брался, куда следует бежать, и приказал бойцу не отста-вать. Но они не нашли склада.«Плуж-ников понял, что вновь остался с одним писто-летом, променяв удобную дальнюю воронку на почти оголенное место рядом с костелом.

Нача-лась новая атака немцев. Сержант стрелял из пуле-мета, Плуж-ников, удер-живая окна, стрелял и стрелял, а серо-зеленые фигуры бежали к костелу. После атаки опять нача-лась бомбежка. После нее — атака. Так прошел день. При бомбежках Плуж-ников уже никуда не бегал, а ложился тут же у свод-ча-того окна. Когда бомбежка конча-лась, он подни-мался и стрелял в бегущих немцев. Хоте-лось просто лечь и закрыть глаза, но он не мог позво-лить себе даже минуты отдыха: надо было узнать, сколько оста-лось в живых, и где-то раздо-быть патроны. Сержант ответил, что патронов нет. Живых — пятеро, раненых — двое. Плуж-ников поин-те-ре-со-вался, почему не идет армия на помощь. Сержант уверил, к ночи придут. Сержант с погра-нич-ни-ками пошел в казармы за патро-нами и распо-ря-же-ниями комис-сара. Саль-ников отпро-сился сбегать за водой, Плуж-ников разрешил попро-бо-вать достать, пуле-мету тоже необ-хо-дима вода. Собрав пустые фляжки, боец побежал к Мухавцу или Бугу. Погра-ничник пред-ложил Плуж-ни-кову «пощу-пать» немцев, преду-предил, чтоб авто-маты не брал, а лишь рожки с патро-нами и гранаты. Набрав патронов, они нарва-лись на ране-ного, который стрелял в Плуж-ни-кова. Погра-ничник хотел его добить, но Николай не разрешил. Погра-ничник озлился: «Не сметь? Дружка моего кончили — не сметь? В тебя паль-нули — тоже не сметь?..» Он все же добил ране-ного, а потом спросил у лейте-нанта, не задел ли его немец? Отдохнув, верну-лись в костел. Сержант уже был там. «Ночью прика-зано собрать оружие, нала-дить связь, пере-вести женщин и детей в глубокие подвалы». Им же прика-зано удер-жи-вать костел, обещано помочь людьми. На вопрос о помощи армии сказано, что ждут. Но это прозву-чало так, что Плуж-ников понял, «из 84-го полка никакой помощи не ждут». Сержант пред-ложил Плуж-ни-кову поже-вать хлеба, он «мысли оття-ги-вает». Вспо-миная утро, Николай подумал: «И склад, и тех двух женщин, и хромо-ножку, и бойцов — всех засы-пало первым залпом. Где-то совсем рядом, совсем неда-леко от костела. А ему повезло, он выскочил. Ему повезло...» Вернулся Саль-ников с водой. В первую очередь «напоили пулемет», бойцам дали по три глотка. После руко-паш-ного боя и удачной вылазки за водой страх Саль-ни-кова прошел. Он был радостно оживлен. Это раздра-жало Плуж-ни-кова, и он отправил бойца к соседям за патро-нами и грана-тами, а заодно сооб-щить, что костел они удержат. Через час пришли десять бойцов. Плуж-ников хотел их проин-струк-ти-ро-вать, но из обожженных глаз текли слезы, не было сил. Его заменил погра-ничник. Лейте-нант прилег на минуту и — как прова-лился.

Так кончился первый день войны, и он не знал, скор-чив-шись на грязном полу костела, и не мог знать, сколько их будет впереди... И бойцы, вповалку спавшие рядом и дежу-рившие у входа, тоже не знали и не могли знать, сколько дней отпу-щено каждому из них. Они жили единой жизнью, но смерть у каждого была своя.

Аннотация
На крайнем западе нашей страны стоит Брестская крепость. Совсем недалеко от Москвы: меньше суток идет поезд.
Здесь громко не говорят: слишком оглушающими были дни сорок первого года и слишком многое помнят эти камни. Сдержанные экскурсоводы сопровождают группы по местам боев, и вы можете спуститься в подвалы 333-го полка, прикоснуться к оплавленным огнеметами кирпичам, пройти к Тереспольским и Холмским воротам или молча постоять под сводами бывшего костела.
Крепость не пала. Крепость истекла кровью. Историки не любят легенд, но вам непременно расскажут о неизвестном защитнике, которого немцам удалось взять только на десятом месяце войны. На десятом, в апреле 1942 года. Почти год сражался этот человек. Год боев в неизвестности, без соседей слева и справа, без приказов и тылов, без смены и писем из дома. Время не донесло ни его имени, ни звания, но мы знаем, что это был русский солдат...
Борис Васильев
В списках не значился
Часть первая
1
За всю жизнь Коле Плужникову не встречалось столько приятных неожиданностей, сколько выпало в последние три недели. Приказ о присвоении ему, Николаю Петровичу Плужникову, воинского звания он ждал давно, но вслед за приказом приятные неожиданности посыпались в таком изобилии, что Коля просыпался по ночам от собственного смеха.
После утреннего построения, на котором был зачитан приказ, их сразу же повели в вещевой склад. Нет, не в общий, курсантский, а в тот, заветный, где выдавались немыслимой красоты хромовые сапоги, хрустящие портупеи, негнущиеся кобуры, командирские сумки с гладкими лаковыми планшетками, шинели на пуговицах и гимнастерки из строгой диагонали. А потом все, весь выпуск, бросились к училищным портным, чтобы подогнать обмундирование и в рост и в талию, чтобы влиться в него, как в собственную кожу. И там толкались, возились и так хохотали, что под потолком начал раскачиваться казенный эмалированный абажур.
Вечером сам начальник училища поздравлял каждого с окончанием, вручал «Удостоверение личности командира РККА» и увесистый ТТ. Безусые лейтенанты оглушительно выкрикивали номер пистолета и изо всей силы тискали сухую генеральскую ладонь. А на банкете восторженно качали командиров учебных взводов и порывались свести счеты со старшиной. Впрочем, все обошлось благополучно, и вечер этот - самый прекрасный из всех вечеров - начался и закончился торжественно и красиво.
Почему-то именно в ночь после банкета лейтенант Плужников обнаружил, что он хрустит. Хрустит приятно, громко и мужественно. Хрустит свежей кожей портупеи, необмятым обмундированием, сияющими сапогами. Хрустит весь, как новенький рубль, которого за эту особенность мальчишки тех лет запросто называли «хрустом».
Собственно, все началось несколько раньше. На бал, который последовал после банкета, вчерашние курсанты явились с девушками. А у Коли девушки не было, и он, запинаясь, пригласил библиотекаршу Зою. Зоя озабоченно поджала губы, сказала задумчиво: «Не знаю, не знаю…», но пришла. Они танцевали, и Коля от жгучей застенчивости все говорил и говорил, а так как Зоя работала в библиотеке, то говорил он о русской литературе. Зоя сначала поддакивала, а в конце обидчиво оттопырила неумело накрашенные губы:
- Уж больно вы хрустите, товарищ лейтенант. На училищном языке это означало, что лейтенант Плужников задается. Тогда Коля так это и понял, а придя в казарму, обнаружил, что хрустит самым натуральным и приятным образом.
- Я хрущу, - не без гордости сообщил он своему другу и соседу по койке.
Они сидели на подоконнике в коридоре второго этажа. Было начало июня, и ночи в училище пахли сиренью, которую никому не разрешалось ломать.
- Хрусти себе на здоровье, - сказал друг. - Только, знаешь, не перед Зойкой: она - дура, Колька. Она жуткая дура и замужем за старшиной из взвода боепитания.
Но Колька слушал вполуха, потому что изучал хруст. И хруст этот очень ему нравился.
На следующий день ребята стали разъезжаться: каждому полагался отпуск. Прощались шумно, обменивались адресами, обещали писать, и один за другим исчезали за решетчатыми воротами училища.
А Коле проездные документы почему-то не выдавали (правда, езды было всего ничего: до Москвы). Коля подождал два дня и только собрался идти узнавать, как дневальный закричал издали:
- Лейтенанта Плужникова к комиссару!..
Комиссар, очень похожий на вдруг постаревшего артиста Чиркова, выслушал доклад, пожал руку, указал, куда сесть, и молча предложил папиросы.
- Я не курю, - сказал Коля и начал краснеть: его вообще кидало в жар с легкостью необыкновенной.
- Молодец, - сказал комиссар. - А я, понимаешь, все никак бросить не могу, не хватает у меня силы воли.
И закурил. Коля хотел было посоветовать, как следует закалять волю, но комиссар заговорил вновь.
- Мы знаем вас, лейтенант, как человека исключительно добросовестного и исполнительного. Знаем также, что в Москве у вас мать с сестренкой, что не видели вы их два года и соскучились. И отпуск вам положен. - Он помолчал, вылез из-за стола, прошелся, сосредоточенно глядя под ноги. - Все это мы знаем, и все-таки решили обратиться с просьбой именно к вам… Это - не приказ, это - просьба, учтите, Плужников. Приказывать мы вам уже права не имеем…
- Я слушаю, товарищ полковой комиссар. - Коля вдруг решил, что ему предложат идти работать в разведку, и весь напрягся, готовый оглушительно заорать: «Да!..»
- Наше училище расширяется, - сказал комиссар. - Обстановка сложная, в Европе - война, и нам необходимо иметь как можно больше общевойсковых командиров. В связи с этим мы открываем еще две учебные роты. Но штаты их пока не укомплектованы, а имущество уже поступает. Вот мы и просим вас, товарищ Плужников, помочь с этим имуществом разобраться. Принять его, оприходовать…
И Коля Плужников остался в училище на странной должности «куда пошлют». Весь курс его давно разъехался, давно крутил романы, загорал, купался, танцевал, а Коля прилежно считал постельные комплекты, погонные метры портянок и пары яловых сапог. И писал всякие докладные.
Так прошло две недели. Две недели Коля терпеливо, от подъема до отбоя и без выходных, получал, считал и приходовал имущество, ни разу не выйдя за ворота, словно все еще был курсантом и ждал увольнительной от сердитого старшины.
В июне народу в училище осталось мало: почти все уже выехали в лагеря. Обычно Коля ни с кем не встречался, по горло занятый бесконечными подсчетами, ведомостями и актами, но как-то с радостным удивлением обнаружил, что его… приветствуют. Приветствуют по всем правилам армейских уставов, с курсантским шиком выбрасывая ладонь к виску и лихо вскидывая подбородок. Коля изо всех сил старался отвечать с усталой небрежностью, но сердце его сладко замирало в приступе молодого тщеславия.
Вот тогда-то он и начал гулять по вечерам. Заложив руки за спину, шел прямо на группки курсантов, куривших перед сном у входа в казарму. Утомленно глядел строго перед собой, а уши росли и росли, улавливая осторожный шепот:
- Командир…
И, уже зная, что вот-вот ладони упруго взлетят к вискам, старательно хмурил брови, стремясь придать своему круглому, свежему, как французская булка, лицу выражение невероятной озабоченности…
- Здравствуйте, товарищ лейтенант.
Это было на третий вечер: носом к носу - Зоя. В теплых сумерках холодком сверкали белые зубы, а многочисленные оборки шевелились сами собой, потому что никакого ветра не было. И этот живой трепет был особенно пугающим.
- Что-то вас нигде не видно, товарищ лейтенант. И в библиотеку вы больше не приходите…
- Работа.
- Вы при училище оставлены?
- У меня особое задание, - туманно сказал Коля.
Они почему-то уже шли рядом и совсем не в ту сторону. Зоя говорила и говорила, беспрерывно смеясь; он не улавливал смысла, удивляясь, что так покорно идет не в ту сторону. Потом он с беспокойством подумал, не утратило ли его обмундирование романтичного похрустывания, повел плечом, и портупея тотчас же ответила тугим благородным скрипом…
- …жутко смешно! Мы так смеялись, так смеялись… Да вы не слушаете, товарищ лейтенант.
- Нет, я слушаю. Вы смеялись.
Она остановилась: в темноте вновь блеснули ее зубы. И он уже не видел ничего, кроме этой улыбки.
- Я ведь нравилась вам, да? Ну, скажите, Коля, нравилась?..
- Нет, - шепотом ответил он. - Просто… Не знаю. Вы ведь замужем.
- Замужем?.. - Она шумно засмеялась: - Замужем, да? Вам сказали? Ну, и что же, что замужем? Я случайно вышла за него, это была ошибка…
Каким-то образом он взял ее за плечи. А может быть, и не брал, а она сама так ловко повела ими, что его руки оказались на ее плечах.
- Между прочим, он уехал, - деловито сказала она. - Если пройти по этой аллейке до забора, а потом вдоль забора до нашего дома, так никто и не заметит. Вы хотите чаю, Коля, правда?..
Он уже хотел чаю, но тут темное пятно двинулось на них из аллейного сумрака, наплыло и сказало:
- Извините.
- Товарищ полковой комиссар! - отчаянно крикнул Коля, бросившись за шагнувшей в сторону фигурой. - Товарищ полковой комиссар, я…
- Товарищ Плужников? Что же это вы девушку оставили? Ай, ай.
- Да, да, конечно, - Коля метнулся назад, сказал торопливо: - Зоя, извините. Дела. Служебные дела.
Что Коля бормотал комиссару, выбираясь из сиреневой аллеи на спокойный простор училищного плаца, он намертво забыл уже через час. Что-то насчет портяночного полотна нестандартной ширины или, кажется, стандартной ширины, но зато не совсем полотна… Комиссар слушал-слушал, а потом спросил:
- Это что же, подруга ваша была?
- Нет, нет, что вы! - испугался Коля. - Что вы, товарищ полковой комиссар, это же Зоя, из библиотеки. Я ей книгу не сдал, вот и…
И замолчал, чувствуя, что краснеет: он очень уважал добродушного пожилого комиссара и врать стеснялся. Впрочем, комиссар заговорил о другом, и Коля кое-как пришел в себя.
- Это хорошо, что документацию вы не запускаете: мелочи в нашей военной жизни играют огромную дисциплинирующую роль. Вот, скажем, гражданский человек иногда может себе кое-что позволить, а мы, кадровые командиры Красной Армии, не можем. Не можем, допустим, пройтись с замужней женщиной, потому что мы на виду. мы обязаны всегда, каждую минуту быть для подчиненных образцом дисциплины. И очень хорошо, что вы это понимаете… Завтра, товарищ Плужников, в одиннадцать тридцать прошу прибыть ко мне. Поговорим о вашей дальнейшей службе, может быть, пройдем к генералу.
- Есть…
- Ну, значит, до завтра. - Комиссар подал руку, задержал, тихо сказал: - А книжку в библиотеку придется вернуть, Коля! Придется!..
Очень, конечно, получилось нехорошо, что пришлось обмануть товарища полкового комиссара, но Коля почему-то не слишком огорчился. В перспективе ожидалось возможное свидание с начальником училища, и вчерашний курсант ждал этого свидания с нетерпением, страхом и трепетом, словно девушка - встречи с первой любовью. Он встал задолго до подъема, надраил до самостоятельного свечения хрустящие сапоги, подшил свежий подворотничок и начистил все пуговицы. В комсоставской столовой - Коля чудовищно гордился, что кормится в этой столовой и лично расплачивается за еду, - он ничего не мог есть, а только выпил три порции компота из сухофруктов. И ровно в одиннадцать прибыл к комиссару.
- А, Плужников, здорово! - Перед дверью комиссарского кабинета сидел лейтенант Горобцов - бывший командир Колиного учебного взвода, - тоже начищенный, выутюженный и затянутый. - Как делишки? Закругляешься с портяночками?
Плужников был человеком обстоятельным и поэтому поведал о своих делах все, втайне удивляясь, почему лейтенант Горобцов не интересуется, что он, Коля, тут делает. И закончил с намеком:
- Вчера товарищ полковой комиссар расспрашивал. И велел…
- Слушай, Плужников, - понизив голос, вдруг перебил Горобцов. - Если тебя к Величко будут сватать, ты не ходи. Ты ко мне просись, ладно? Мол, давно вместе служишь, сработались…
Лейтенант Величко тоже был командиром учебного взвода, но - второго, и вечно спорил с лейтенантом Горобцовым по всем поводам. Коля ничего не понял из того, что сообщил ему Горобцов, но вежливо покивал. А когда раскрыл рот, чтобы попросить разъяснений, распахнулась дверь комиссарского кабинета и вышел сияющий и тоже очень парадный лейтенант Величко.
- Роту дали, - сказал он Горобцову, - Желаю того же!
Горобцов вскочил, привычно одернул гимнастерку, согнав одним движением все складки назад, и вошел в кабинет.
- Привет, Плужников, - сказал Величко и сел рядом. - Ну, как дела в общем и целом? Все сдал и все принял?
- В общем, да. - Коля вновь обстоятельно рассказал о своих делах. Только ничего не успел намекнуть насчет комиссара, потому что нетерпеливый Величко перебил раньше:
- Коля, будут предлагать - просись ко мне. Я там несколько слов сказал, но ты, в общем и целом, просись.
- Куда проситься?
Тут в коридор вышли полковой комиссар и лейтенант Горобцов, и Величко с Колей вскочили. Коля начал было «по вашему приказанию…», но комиссар не дослушал:
- Идем, товарищ Плужников, генерал ждет. Вы свободны, товарищи командиры.
К начальнику училища они прошли не через приемную, где сидел дежурный, а через пустую комнату. В глубине этой комнаты была дверь, в которую комиссар вышел, оставив озадаченного Колю одного.
До сих пор Коля встречался с генералом, когда генерал вручал ему удостоверение и личное оружие, которое так приятно оттягивало бок. Была, правда, еще одна встреча, но Коля о ней вспоминать стеснялся, а генерал навсегда забыл.
Встреча эта состоялась два года назад, когда Коля - еще гражданский, но уже стриженный под машинку - вместе с другими стрижеными только-только прибыл с вокзала в училище. Прямо на плацу они сгрузили чемоданы, и усатый старшина (тот самый, которого они порывались отлупить после банкета) приказал всем идти в баню. Все и пошли - еще без строя, гуртом, громко разговаривая и смеясь, - а Коля замешкался, потому что натер ногу и сидел босиком. Пока он напяливал ботинки, все уже скрылись за углом; Коля вскочил, хотел было кинуться следом, но тут его вдруг окликнули:
- Куда же вы, молодой человек?
Сухонький, небольшого роста генерал сердито смотрел на него. - Здесь армия, и приказы в ней исполняются беспрекословно. Вам приказано охранять имущество, вот и охраняйте, пока не придет смена или не отменят приказ.
Приказа Коле никто не давал, но Коля уже не сомневался, что приказ этот как бы существовал сам собой. И поэтому, неумело вытянувшись и сдавленно крикнув: «Есть, товарищ генерал!», остался при чемоданах.
А ребята, как на грех, куда-то провалились. Потом выяснилось, что после бани они получили курсантское обмундирование, и старшина повел их в портняжную мастерскую, чтобы каждый подогнал одежду по фигуре. Все это заняло уйму времени, а Коля покорно стоял возле никому не нужных вещей. Стоял и чрезвычайно гордился этим, словно охранял склад с боеприпасами. И никто на него не обращал внимания, пока за вещами не пришли двое хмурых курсантов, получивших внеочередные наряды за вчерашнюю самоволку.
- Не пущу! - закричал Коля. - Не смейте приближаться!..
- Чего? - довольно грубо поинтересовался один из штрафников. - Вот сейчас дам по шее…
- Назад! - воодушевленно заорал Плужников, - Я - часовой! Я приказываю!..
Оружия у него, естественно, не было, но он так вопил, что курсанты на всякий случай решили не связываться. Пошли за старшим по наряду, но Коля и ему не подчинился и потребовал либо смены, либо отмены. А поскольку никакой смены не было и быть не могло, то стали выяснять, кто назначил его на этот пост. Однако Коля в разговоры вступать отказался и шумел до тех пор, пока не явился дежурный по училищу. Красная повязка подействовала, но, сдав пост, Коля не знал, куда идти и что делать. И дежурный тоже не знал, а когда разобрались, баня уже закрылась, и Коле пришлось еще сутки прожить штатским человеком, но зато навлечь на себя мстительный гнев старшины…
И вот сегодня предстояло в третий раз встретиться с генералом. Коля желал этого и отчаянно трусил, потому что верил в таинственные слухи об участии генерала в испанских событиях. А поверив, не мог не бояться глаз, совсем еще недавно видевших настоящих фашистов и настоящие бои.
Наконец-то приоткрылась дверь, и комиссар поманил его пальцем. Коля поспешно одернул гимнастерку, облизнул пересохшие вдруг губы и шагнул за глухие портьеры.
Вход был напротив официального, и Коля оказался за сутулой генеральской спиной. Это несколько смутило его, и доклад он прокричал не столь отчетливо, как надеялся. Генерал выслушал и указал на стул перед столом. Коля сел, положив руки на колени и неестественно выпрямившись. Генерал внимательно поглядел на него, надел очки (Коля чрезвычайно расстроился, увидев эти очки!..) и стал читать какие-то листки, подшитые в красную папку: Коля еще не знал, что именно так выглядит его, лейтенанта Плужникова, «Личное дело».
- Все пятерки - и одна тройка? - удивился генерал. - Отчего же тройка?
- Тройка по матобеспечению, - сказал Коля, густо, как девушка, покраснев. - Я пересдам, товарищ генерал.
- Нет, товарищ лейтенант, поздно уже, - усмехнулся генерал.
- Отличные характеристики со стороны комсомола и со стороны товарищей, - негромко сказал комиссар.
- Угу, - подтвердил генерал, снова погружаясь в чтение.
Комиссар отошел к открытому окну, закурил и улыбнулся Коле, как старому знакомому. Коля в ответ вежливо шевельнул губами и вновь напряженно уставился в генеральскую переносицу.
- А вы, оказывается, отлично стреляете? - спросил генерал. - Призовой, можно сказать, стрелок.
- Честь училища защищал, - подтвердил комиссар.
- Прекрасно. - Генерал закрыл красную папку, отодвинул ее и снял очки. - У нас есть к вам предложение, товарищ лейтенант.
Коля с готовностью подался вперед, не проронив ни слова. После должности уполномоченного по портянкам он уже не надеялся на разведку.
- Мы предлагаем вам остаться при училище командиром учебного взвода, - сказал генерал. - Должность ответственная. Вы какого года?
- Я родился двенадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать второго года! - отбарабанил Коля.
Он сказал машинально, потому что лихорадочно соображал, как поступить. Конечно, предлагаемая должность была для вчерашнего выпускника чрезвычайно почетной, но Коля не мог вот так вдруг вскочить и заорать: «С удовольствием, товарищ генерал!» Не мог, потому что командир - он был твердо убежден в этом - становится настоящим командиром, только послужив в войсках, похлебав с бойцами из одного котелка, научившись командовать ими. А он хотел стать таким командиром и поэтому пошел в общевойсковое училище, когда все бредили авиацией или, на крайний случай, танками.
- Через три года вы будете иметь право поступать в академию, - продолжал генерал. - А судя по всему, вам следует учиться дальше.
- Мы даже предоставим вам право выбора, - улыбнулся комиссар. - Ну, в чью роту хочешь: к Горобцову или к Величко?
- Горобцов ему, наверно, надоел, - усмехнулся генерал.
Коля хотел сказать, что Горобцов ему совсем не надоел, что он отличный командир, но все это ни к чему, потому что он, Николай Плужников, оставаться в училище не собирается. Ему нужны часть, бойцы, потная лямка взводного - все то, что называется коротким словом «служба». Так он хотел сказать, но слова запутались в голове, и Коля вдруг опять начал краснеть.
- Можете закурить, товарищ лейтенант, - сказал генерал, пряча улыбку. - Покурите, обдумайте предложение…
- Не выйдет, - вздохнул полковой комиссар. - Не курит он, вот незадача.
- Не курю, - подтвердил Коля и осторожно прокашлялся. - Товарищ генерал, разрешите?
- Слушаю, слушаю.
- Товарищ генерал, я благодарю вас, конечно, и большое спасибо за доверие. Я понимаю, что это - большая честь для меня, но все-таки разрешите отказаться, товарищ генерал.
- Почему? - полковой комиссар нахмурился, шагнул от окна. - Что за новости, Плужников?
Генерал молча смотрел на него. Смотрел с явным интересом, и Коля приободрился:
- Я считаю, что каждый командир должен сначала послужить в войсках, товарищ генерал. Так нам говорили в училище, и сам товарищ полковой комиссар на торжественном вечере тоже говорил, что только в войсковой части можно стать настоящим командиром.
Комиссар растерянно кашлянул и вернулся к окну. Генерал по-прежнему смотрел на Колю.
- И поэтому - большое вам, конечно, спасибо, товарищ генерал, - поэтому я очень вас прошу: пожалуйста, направьте меня в часть. В любую часть и на любую должность.
Коля замолчал, и в кабинете возникла пауза. Однако ни генерал, ни комиссар не замечали ее, но Коля чувствовал, как она тянется, и очень смущался.
- - Я, конечно, понимаю, товарищ генерал, что…
- А ведь он молодчага, комиссар, - вдруг весело сказал начальник. - Молодчага ты, лейтенант, ей-богу, молодчага!
А комиссар неожиданно рассмеялся и крепко хлопнул Колю по плечу:
- Спасибо за память, Плужников!
И все трое заулыбались так, будто нашли выход из не очень удобного положения.
- Значит, в часть?
- В часть, товарищ генерал.
- Не передумаешь? - Начальник вдруг перешел на «ты» и обращения этого уже не менял.
- Нет.
- И все равно, куда пошлют? - спросил комиссар. - А как же мать, сестренка?.. Отца у него нет, товарищ генерал.
- Знаю. - Генерал спрятал улыбку, смотрел серьезно, барабанил пальцами по красной папке. - Особый Западный устроит, лейтенант?
Коля зарозовел: о службе в особых округах мечтали, как о немыслимой удаче.
- Командиром взвода согласен?
- Товарищ генерал!.. - Коля вскочил и сразу сел, вспомнив о дисциплине. - Большое, большое спасибо, товарищ генерал!..
- Но с одним условием, - очень серьезно сказал генерал. - Даю тебе, лейтенант, год войсковой практики. А ровно через год я тебя назад затребую, в училище, на должность командира учебного взвода. Согласен?
- Согласен, товарищ генерал. Если прикажете…
- Прикажем, прикажем! - засмеялся комиссар. - Нам такие некурящие страсть как нужны.
- Только есть тут одна неприятность, лейтенант: отпуска у тебя не получается. Максимум в воскресенье ты должен быть в части.
- Да, не придется тебе у мамы в Москве погостить, - улыбнулся комиссар. - Она где там живет?
- На Остоженке… То есть теперь это называется Метростроевская.
- На Остоженке… - вздохнул генерал и, встав, протянул Коле руку: - Ну, счастливо служить, лейтенант. Через год жду, запомни!
- Спасибо, товарищ генерал. До свидания! - прокричал Коля и строевым шагом вышел из кабинета.
В те времена с билетами на поезда было сложно, но комиссар, провожая Колю через таинственную комнату, пообещал билет этот раздобыть. Весь день Коля сдавал дела, бегал с обходным листком, получал в строевом отделе документы. Там его ждала еще одна приятная неожиданность: начальник училища приказом объявлял ему благодарность за выполнение особого задания. А вечером дежурный вручил билет, и Коля Плужников, аккуратно распрощавшись со всеми, отбыл к месту новой службы через город Москву, имея в запасе три дня: до воскресенья…
2
В Москву поезд прибывал утром. До Кропоткинской Коля доехал на метро - самом красивом метро в мире; он всегда помнил об этом и испытывал невероятное чувство гордости, спускаясь под землю. На станции «Дворец Советов» он вышел; напротив поднимался глухой забор, за которым что-то стучало, шипело и грохало. И на этот забор Коля тоже смотрел с огромной гордостью, потому что за ним закладывался фундамент самого высокого здания в мире: Дворца Советов с гигантской статуей Ленина наверху.
Возле дома, откуда он два года назад ушел в училище, Коля остановился. Дом этот - самый обыкновенный многоквартирный московский дом со сводчатыми воротами, глухим двором и множеством кошек, - дом этот был совсем по-особому дорог ему. Здесь он знал каждую лестницу, каждый угол и каждый кирпич в каждом углу. Это был его дом, и если понятие «родина» ощущалось как нечто грандиозное, то дом был попросту самым родным местом на всей земле.
Коля стоял возле дома, улыбался и думал, что там, во дворе, на солнечной стороне, наверняка сидит Матвеевна, вяжет бесконечный чулок и заговаривает со всеми, кто проходит мимо. Он представил, как она остановит его и спросит, куда он идет, чей он и откуда. Он почему-то был уверен, что Матвеевна ни за что его не узнает, и заранее радовался.
И тут из ворот вышли две девушки. На той, которая была чуть повыше, платье было с короткими рукавчиками, но вся разница между девушками на этом и кончалась: они носили одинаковые прически, одинаковые белые носочки и белые прорезиненные туфли. Маленькая мельком глянула на затянутого до невозможности лейтенанта с чемоданом, свернула вслед за подругой, но вдруг замедлила шаг и еще раз оглянулась.
- Вера?.. - шепотом спросил Коля. - Верка, чертенок, это ты?..
Визг был слышен у Манежа. Сестра с разбегу бросилась на шею, как в детстве подогнув колени, и он едва устоял: она стала довольно-таки тяжеленькой, эта его сестренка…
- Коля! Колечка! Колька!..
- Какая же ты большая стала, Вера.
- Шестнадцать лет! - с гордостью сказала она. - А ты думал, ты один растешь, да?..

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Борис Васильев
В списках не значился

© Васильев Б. Л., наследники, 2015

* * *

Часть первая

1

За всю жизнь Коле Плужникову не встречалось столько приятных неожиданностей, сколько выпало в последние три недели. Приказа о присвоении ему, Николаю Петровичу Плужникову, воинского звания он ждал давно, но вслед за приказом приятные неожиданности посыпались в таком изобилии, что Коля просыпался по ночам от собственного смеха.

После утреннего построения, на котором был зачитан приказ, их сразу же повели в вещевой склад. Нет, не в общий, курсантский, а в тот, заветный, где выдавались немыслимой красоты хромовые сапоги, хрустящие портупеи, негнущиеся кобуры, командирские сумки с гладкими лаковыми планшетками, шинели на пуговицах и гимнастерка из строгой диагонали. А потом все, весь выпуск, бросились к училищным портным, чтобы подогнать обмундирование и в рост и в талию, чтобы влиться в него, как в собственную кожу. И там толкались, возились и так хохотали, что под потолком начал раскачиваться казенный эмалированный абажур.

Вечером сам начальник училища поздравлял каждого с окончанием, вручал «Удостоверение личности командира РККА» и увесистый «ТТ». Безусые лейтенанты оглушительно выкрикивали номер пистолета и изо всей силы тискали сухую генеральскую ладонь. А на банкете восторженно качали командиров учебных взводов и порывались свести счеты со старшиной. Впрочем, все обошлось благополучно, и вечер этот – самый прекрасный из всех вечеров – начался и закончился торжественно и красиво.

Почему-то именно в ночь после банкета лейтенант Плужников обнаружил, что он хрустит. Хрустит приятно, громко и мужественно. Хрустит свежей кожей портупеи, необмятым обмундированием, сияющими сапогами. Хрустит весь, как новенький рубль, которого за эту особенность мальчишки тех лет запросто называли «хрустом».

Собственно, все началось несколько раньше. На бал, который последовал после банкета, вчерашние курсанты явились с девушками. А у Коли девушки не было, и он, запинаясь, пригласил библиотекаршу Зою. Зоя озабоченно поджала губы, сказала задумчиво: «Не знаю, не знаю…» – но пришла. Они танцевали, и Коля от жгучей застенчивости все говорил и говорил, а так как Зоя работала в библиотеке, то говорил он о русской литературе. Зоя сначала поддакивала, а в конце обидчиво оттопырила неумело накрашенные губы:

– Уж больно вы хрустите, товарищ лейтенант.

На училищном языке это означало, что лейтенант Плужников задается. Тогда Коля так это и понял, а придя в казарму, обнаружил, что хрустит самым натуральным и приятным образом.

– Я хрущу, – не без гордости сообщил он своему другу и соседу по койке.

Они сидели на подоконнике в коридоре второго этажа. Было начало июня, и ночи в училище пахли сиренью, которую никому не разрешалось ломать.

– Хрусти себе на здоровье, – сказал друг. – Только, знаешь, не перед Зойкой: она – дура, Колька. Она жуткая дура и замужем за старшиной из взвода боепитания.

Но Коля слушал вполуха, потому что изучал хруст. И хруст этот очень ему нравился.

На следующий день ребята стали разъезжаться: каждому полагался отпуск. Прощались шумно, обменивались адресами, обещали писать и один за другим исчезали за решетчатыми воротами училища.

А Коле проездные документы почему-то не выдавали (правда, езды было всего ничего: до Москвы). Коля подождал два дня и только собрался идти узнавать, как дневальный закричал издали:

– Лейтенанта Плужникова к комиссару!..

Комиссар, очень похожий на вдруг постаревшего артиста Чиркова, выслушал доклад, пожал руку, указал, куда сесть, и молча предложил папиросы.

– Я не курю, – сказал Коля и начал краснеть: его вообще кидало в жар с легкостью необыкновенной.

– Молодец, – сказал комиссар. – А я, понимаешь, все никак бросить не могу, не хватает у меня силы воли.

И закурил. Коля хотел было посоветовать, как следует закалять волю, но комиссар заговорил вновь:

– Мы знаем вас, лейтенант, как человека исключительно добросовестного и исполнительного. Знаем также, что в Москве у вас мать с сестренкой, что не видели вы их два года и соскучились. И отпуск вам положен. – Он помолчал, вылез из-за стола, прошелся, сосредоточенно глядя под ноги. – Все это мы знаем и все-таки решили обратиться с просьбой именно к вам… Это – не приказ, это – просьба, учтите, Плужников. Приказывать вам мы уже права не имеем…

– Я слушаю, товарищ полковой комиссар. – Коля вдруг решил, что ему предложат идти работать в разведке, и весь напрягся, готовый оглушительно заорать: «Да!»

– Наше училище расширяется, – сказал комиссар. – Обстановка сложная, в Европе – война, и нам необходимо иметь как можно больше общевойсковых командиров. В связи с этим мы открываем еще две учебные роты. Но штаты их пока не укомплектованы, а имущество уже поступает. Вот мы и просим вас, товарищ Плужников, помочь с этим имуществом разобраться. Принять его, оприходовать…

И Коля Плужников остался в училище на странной должности «куда пошлют». Весь курс его давно разъехался, давно крутил романы, загорал, купался, танцевал, а Коля прилежно считал постельные комплекты, погонные метры портянок и пары яловых сапог. И писал всякие докладные.

Так прошло две недели. Две недели Коля терпеливо, от подъема до отбоя и без выходных, получал, считал и приходовал имущество, ни разу не выйдя за ворота, словно все еще был курсантом и ждал увольнительной от сердитого старшины.

В июне народу в училище осталось мало: почти все уже выехали в лагеря. Обычно Коля ни с кем не встречался, по горло занятый бесконечными подсчетами, ведомостями и актами, но как-то с радостным удивлением обнаружил, что его… приветствуют. Приветствуют по всем правилам армейских уставов, с курсантским шиком выбрасывая ладонь к виску и лихо вскидывая подбородок. Коля изо всех сил старался отвечать с усталой небрежностью, но сердце его сладко замирало в приступе молодого тщеславия.

Вот тогда-то он и начал гулять по вечерам. Заложив руки за спину, шел прямо на группки курсантов, куривших перед сном у входа в казарму. Утомленно глядел строго перед собой, а уши росли и росли, улавливая осторожный шепот:

– Командир…

И, уже зная, что вот-вот ладони упруго взлетят к вискам, старательно хмурил брови, стремясь придать своему круглому, свежему, как французская булка, лицу выражение невероятной озабоченности…

– Здравствуйте, товарищ лейтенант.

Это было на третий вечер: носом к носу – Зоя. В теплых сумерках холодком сверкали белые зубы, а многочисленные оборки шевелились сами собой, потому что никакого ветра не было. И этот живой трепет был особенно пугающим.

– Что-то вас нигде не видно, товарищ лейтенант. И в библиотеку вы больше не приходите…

– Работа.

– Вы при училище оставлены?

– У меня особое задание, – туманно сказал Коля.

Они почему-то уже шли рядом и совсем не в ту сторону.

Зоя говорила и говорила, беспрерывно смеясь; он не улавливал смысла, удивляясь, что так покорно идет не в ту сторону. Потом он с беспокойством подумал, не утратило ли его обмундирование романтичного похрустывания, повел плечом, и портупея тотчас же ответила тугим благородным скрипом…

– …Жутко смешно! Мы так смеялись, так смеялись. Да вы не слушаете, товарищ лейтенант.

– Нет, я слушаю. Вы смеялись.

Она остановилась: в темноте вновь блеснули ее зубы. И он уже не видел ничего, кроме этой улыбки.

– Я ведь нравилась вам, да? Ну, скажите, Коля, нравилась?..

– Нет, – шепотом ответил он. – Просто… Не знаю. Вы ведь замужем.

– Замужем?.. – Она шумно засмеялась. – Замужем, да? Вам сказали? Ну и что же, что замужем? Я случайно вышла за него, это была ошибка…

Каким-то образом он взял ее за плечи. А может быть, и не брал, а она сама так ловко повела ими, что его руки оказались вдруг на ее плечах.

– Между прочим, он уехал, – деловито сказала она. – Если пройти по этой аллейке до забора, а потом вдоль забора до нашего дома, так никто и не заметит. Вы хотите чаю, Коля, правда?

Он уже хотел чаю, но тут темное пятно двинулось на них из аллейного сумрака, наплыло и сказало:

– Извините.

– Товарищ полковой комиссар! – отчаянно крикнул Коля, бросившись за шагнувшей в сторону фигурой. – Товарищ полковой комиссар, я…

– Товарищ Плужников? Что же это вы девушку оставили? Ай, ай.

– Да, да, конечно. – Коля метнулся назад, сказал торопливо: – Зоя, извините. Дела. Служебные дела.

Что Коля бормотал комиссару, выбираясь из сиреневой аллеи на спокойный простор училищного плаца, он намертво забыл уже через час. Что-то насчет портяночного полотна нестандартной ширины или, кажется, стандартной ширины, но зато не совсем полотна… Комиссар слушал, слушал, а потом спросил:

– Это что же, подруга ваша была?

– Нет, нет, что вы! – испугался Коля. – Что вы, товарищ полковой комиссар, это же Зоя, из библиотеки. Я ей книгу не сдал, вот и…

И замолчал, чувствуя, что краснеет: он очень уважал добродушного пожилого комиссара и врать стеснялся. Впрочем, комиссар заговорил о другом, и Коля кое-как пришел в себя.

– Это хорошо, что документацию вы не запускаете: мелочи в нашей военной жизни играют огромную дисциплинирующую роль. Вот, скажем, гражданский человек иногда может себе кое-что позволить, а мы, кадровые командиры Красной армии, не можем. Не можем, допустим, пройтись с замужней женщиной, потому что мы на виду, мы обязаны всегда, каждую минуту быть для подчиненных образцом дисциплины. И очень хорошо, что вы это понимаете… Завтра, товарищ Плужников, в одиннадцать тридцать прошу прибыть ко мне. Поговорим о вашей дальнейшей службе, может быть, пройдем к генералу.

– Ну, значит, до завтра. – Комиссар подал руку, задержал, сказал тихо: – А книжку в библиотеку придется вернуть, Коля. Придется!..

Очень, конечно, получилось нехорошо, что пришлось обмануть товарища полкового комиссара, но Коля почему-то не слишком огорчился. В перспективе ожидалось возможное свидание с начальником училища, и вчерашний курсант ждал этого свидания с нетерпением, страхом и трепетом, словно девушка – встречи с первой любовью. Он встал задолго до подъема, надраил до самостоятельного свечения хрустящие сапоги, подшил свежий подворотничок и начистил все пуговицы. В комсоставской столовой – Коля чудовищно гордился, что кормится в этой столовой и лично расплачивается за еду, – он ничего не мог есть, а только выпил три порции компота из сухофруктов. И ровно в одиннадцать прибыл к комиссару.

– А, Плужников, здорово! – Перед дверью комиссарского кабинета сидел лейтенант Горобцов – бывший командир Колиного учебного взвода, – тоже начищенный, выутюженный и затянутый. – Как делишки? Закругляешься с портянками?

Плужников был человеком обстоятельным и поэтому поведал о своих делах все, втайне удивляясь, почему лейтенант Горобцов не интересуется, что он, Коля, тут делает. И закончил с намеком:

– Вчера товарищ полковой комиссар меня тоже о делах расспрашивал. И велел…

Лейтенант Величко тоже был командиром учебного взвода, но второго, и вечно спорил с лейтенантом Горобцовым по всем поводам. Коля ничего не понял из того, что сообщил ему Горобцов, но вежливо покивал. А когда раскрыл рот, чтобы попросить разъяснений, распахнулась дверь комиссарского кабинета и вышел сияющий и тоже очень парадный лейтенант Величко.

– Роту дали, – сказал он Горобцову. – Желаю того же!

Горобцов вскочил, привычно одернул гимнастерку, согнав одним движением все складки назад, и вошел в кабинет.

– Привет, Плужников, – сказал Величко и сел рядом. – Ну, как дела, в общем и целом? Все сдал и все принял?

– В общем, да. – Коля вновь обстоятельно рассказал о своих делах. Только ничего не успел намекнуть насчет комиссара, потому что нетерпеливый Величко перебил раньше:

– Коля, будут предлагать – просись ко мне. Я там несколько слов сказал, но ты, в общем и целом, просись.

– Куда проситься?

Тут в коридор вышли полковой комиссар и лейтенант Горобцов, и Величко с Колей вскочили. Коля начал было «по вашему приказанию…», но комиссар не дослушал:

– Идем, товарищ Плужников, генерал ждет. Вы свободны, товарищи командиры.

К начальнику училища они прошли не через приемную, где сидел дежурный, а через пустую комнату. В глубине этой комнаты была дверь, в которую комиссар вышел, оставив озабоченного Колю одного.

До сих пор Коля встречался с генералом, когда генерал вручал ему удостоверение и личное оружие, которое так приятно оттягивало бок. Была, правда, еще одна встреча, но Коля о ней вспоминать стеснялся, а генерал навсегда забыл.

Встреча эта состоялась два года назад, когда Коля – еще гражданский, но уже стриженный под машинку – вместе с другими стрижеными только-только прибыл с вокзала в училище. Прямо на плацу они сгрузили чемоданы, и усатый старшина (тот самый, которого они порывались отлупить после банкета) приказал всем идти в баню. Все и пошли – еще без строя, гуртом, громко разговаривая и смеясь, – а Коля замешкался, потому что натер ногу и сидел босиком. Пока он напяливал ботинки, все уже скрылись за углом. Коля вскочил, хотел было кинуться следом, но тут его вдруг окликнули:

– Куда же вы, молодой человек?

Сухонький, небольшого роста генерал сердито смотрел на него.

– Здесь армия, и приказы в ней исполняются беспрекословно. Вам приказано охранять имущество, вот и охраняйте, пока не придет смена или не отменят приказ.

Приказа Коле никто не давал, но Коля уже не сомневался, что приказ этот как бы существовал сам собой. И поэтому, неумело вытянувшись и сдавленно крикнув: «Есть, товарищ генерал!» – остался при чемоданах.

А ребята, как на грех, куда-то провалились. Потом выяснилось, что после бани они получили курсантское обмундирование, и старшина повел их в портняжную мастерскую, чтобы каждый подогнал одежду по фигуре. Все это заняло уйму времени, а Коля покорно стоял возле никому не нужных вещей. Стоял и чрезвычайно гордился этим, словно охранял склад с боеприпасами. И никто на него не обращал внимания, пока за вещами не пришли двое хмурых курсантов, получивших внеочередные наряды за вчерашнюю самоволку.

– Не пущу! – закричал Коля. – Не смейте приближаться!..

– Чего? – довольно грубо поинтересовался один из штрафников. – Вот сейчас дам по шее…

– Назад! – воодушевленно заорал Плужников. – Я – часовой! Я приказываю!..

Оружия у него, естественно, не было, но он так вопил, что курсанты на всякий случай решили не связываться. Пошли за старшим по наряду, но Коля и ему не подчинился и потребовал либо смены, либо отмены. А поскольку никакой смены не было и быть не могло, то стали выяснять, кто назначил его на этот пост. Однако Коля в разговоры вступать отказался и шумел до тех пор, пока не явился дежурный по училищу. Красная повязка подействовала, но, сдав пост, Коля не знал, куда идти и что делать. И дежурный тоже не знал, а когда разобрались, баня уже закрылась, и Коле пришлось еще сутки прожить штатским человеком, но зато навлечь на себя мстительный гнев старшины…

И вот сегодня предстояло в третий раз встретиться с генералом. Коля желал этого и отчаянно трусил, потому что верил в таинственные слухи об участии генерала в испанских событиях. А поверив, не мог не бояться глаз, совсем еще недавно видевших настоящих фашистов и настоящие бои.

Наконец-то приоткрылась дверь, и комиссар поманил его пальцем. Коля поспешно одернул гимнастерку, облизнул пересохшие вдруг губы и шагнул за глухие портьеры.

Вход был напротив официального, и Коля оказался за сутулой генеральской спиной. Это несколько смутило его, и доклад он прокричал не столь отчетливо, как надеялся. Генерал выслушал и указал на стул перед столом. Коля сел, положив руки на колени и неестественно выпрямившись. Генерал внимательно поглядел на него, надел очки (Коля чрезвычайно расстроился, увидев эти очки…) и стал читать какие-то листки, подшитые в красную папку: Коля еще не знал, что именно так выглядит его, лейтенанта Плужникова, личное дело.

– Все пятерки – и одна тройка? – удивился генерал. – Отчего же тройка?

– Тройка по матобеспечению, – сказал Коля, густо, как девушка, покраснев. – Я пересдам, товарищ генерал.

– Нет, товарищ лейтенант, поздно уже, – усмехнулся генерал.

– Отличные характеристики со стороны комсомола и со стороны товарищей, – негромко сказал комиссар.

– Угу, – подтвердил генерал, снова погружаясь в чтение.

Комиссар отошел к открытому окну, закурил и улыбнулся Коле, как старому знакомому. Коля в ответ вежливо шевельнул губами и вновь напряженно уставился в генеральскую переносицу.

– А вы, оказывается, отлично стреляете? – спросил генерал. – Призовой, можно сказать, стрелок.

– Честь училища защищал, – подтвердил комиссар.

– Прекрасно! – Генерал закрыл красную папку, отодвинул ее и снял очки. – У нас есть к вам предложение, товарищ лейтенант.

Коля с готовностью подался вперед, не проронив ни слова. После должности уполномоченного по портянкам он уже не надеялся на разведку.

– Мы предлагаем вам остаться при училище командиром учебного взвода, – сказал генерал. – Должность ответственная. Вы какого года?

– Я родился двенадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать второго года! – отбарабанил Коля.

Он сказал машинально, потому что лихорадочно соображал, как поступить. Конечно, предлагаемая должность была для вчерашнего выпускника чрезвычайно почетной, но Коля не мог вот так, вдруг, вскочить и заорать: «С удовольствием, товарищ генерал!» Не мог потому, что командир – он был твердо убежден в этом – становится настоящим командиром, только послужив в войсках, похлебав с бойцами из одного котелка, научившись командовать ими. А он хотел стать таким командиром и поэтому пошел в общевойсковое училище, когда все бредили авиацией или на крайний случай танками.

– Через три года вы будете иметь право поступать в академию, – продолжал генерал. – А судя по всему, вам следует учиться дальше.

– Мы даже предоставим вам право выбора, – улыбнулся комиссар. – Ну, в чью роту хочешь: к Горобцову или к Величко?

– Горобцов ему, наверно, надоел, – усмехнулся генерал.

Коля хотел сказать, что Горобцов совсем ему не надоел, что он отличный командир, но все это ни к чему, потому что он, Николай Плужников, оставаться в училище не собирается. Ему нужна часть, бойцы, потная лямка взводного – все то, что называется коротким словом «служба». Так он хотел сказать, но слова запутались в голове, и Коля вдруг опять начал краснеть.

– Можете закурить, товарищ лейтенант, – сказал генерал, пряча улыбку. – Покурите, обдумайте предложение…

– Не выйдет, – вздохнул полковой комиссар. – Не курит он, вот незадача.

– Не курю, – подтвердил Коля и осторожно прокашлялся. – Товарищ генерал, разрешите?

– Слушаю, слушаю.

– Товарищ генерал, я благодарю вас, конечно, и большое спасибо за доверие. Я понимаю, что это – большая честь для меня, но все-таки разрешите отказаться, товарищ генерал.

– Почему? – Полковой комиссар нахмурился, шагнул от окна. – Что за новости, Плужников?

Генерал молча смотрел на него. Смотрел с явным интересом, и Коля приободрился:

– Я считаю, что каждый командир должен сначала послужить в войсках, товарищ генерал. Так нам говорили в училище, и сам товарищ полковой комиссар на торжественном вечере тоже говорил, что только в войсковой части можно стать настоящим командиром.

Комиссар растерянно кашлянул и вернулся к окну. Генерал по-прежнему смотрел на Колю.

– И поэтому большое вам, конечно, спасибо, товарищ генерал, – поэтому я очень вас прошу: пожалуйста, направьте меня в часть. В любую часть и на любую должность.

Коля замолчал, и в кабинете возникла пауза. Однако ни генерал, ни комиссар не замечали ее, но Коля чувствовал, как она тянется, и очень смущался.

– Я, конечно, понимаю, товарищ генерал, что…

– А ведь он молодчага, комиссар, – вдруг весело сказал начальник. – Молодчага ты, лейтенант, ей-богу, молодчага!

А комиссар неожиданно рассмеялся и крепко хлопнул Колю по плечу:

– Спасибо за память, Плужников!

И все трое заулыбались так, будто нашли выход из не очень удобного положения.

– Значит, в часть?

– В часть, товарищ генерал.

– Не передумаешь? – Начальник вдруг перешел на «ты» и обращения этого уже не менял.

– И все равно, куда пошлют? – спросил комиссар. – А как же мать, сестренка?.. Отца у него нет, товарищ генерал.

– Знаю. – Генерал спрятал улыбку, смотрел серьезно, барабанил пальцами по красной папке. – Особый Западный устроит, лейтенант?

Коля зарозовел: о службе в Особых округах мечтали как о немыслимой удаче.

– Командиром взвода согласен?

– Товарищ генерал!.. – Коля вскочил и сразу сел, вспомнив о дисциплине. – Большое, большое спасибо, товарищ генерал!..

– Но с одним условием, – очень серьезно сказал генерал. – Даю тебе, лейтенант, год войсковой практики. А ровно через год я тебя назад затребую, в училище, на должность командира учебного взвода. Согласен?

– Согласен, товарищ генерал. Если прикажете…

– Прикажем, прикажем! – засмеялся комиссар. – Нам такие некурящие страсть как нужны.

– Только есть тут одна неприятность, лейтенант: отпуска у тебя не получается. Максимум в воскресенье ты должен быть в части.

– Да, не придется тебе у мамы в Москве погостить, – улыбнулся комиссар. – Она где там живет?

– На Остоженке… То есть теперь это называется Метростроевская.

– На Остоженке… – вздохнул генерал и, встав, протянул Коле руку: – Ну, счастливо служить, лейтенант. Через год жду, запомни!

– Спасибо, товарищ генерал. До свидания! – прокричал Коля и строевым шагом вышел из кабинета.

В те времена с билетами на поезда было сложно, но комиссар, провожая Колю через таинственную комнату, пообещал билет этот раздобыть. Весь день Коля сдавал дела, бегал с обходным листком, получал в строевом отделении документы. Там его ждала еще одна приятная неожиданность: начальник училища приказом объявлял ему благодарность за выполнение особого задания. А вечером дежурный вручил билет, и Коля Плужников, аккуратно распрощавшись со всеми, отбыл к месту новой службы через город Москву, имея в запасе три дня: до воскресенья…

2

В Москву поезд прибывал утром. До Кропоткинской Коля доехал на метро – самом красивом метро в мире; он всегда помнил об этом и испытывал невероятное чувство гордости, спускаясь под землю. На станции «Дворец Советов» он вышел; напротив поднимался глухой забор, за которым что-то стучало, шипело и грохало. И на этот забор Коля тоже смотрел с огромной гордостью, потому что за ним закладывался фундамент самого высокого здания в мире: Дворца Советов с гигантской статуей Ленина наверху.

Возле дома, откуда он два года назад ушел в училище, Коля остановился. Дом этот – самый обыкновенный многоквартирный московский дом со сводчатыми воротами, глухим двором и множеством кошек, – дом этот был совсем по-особому дорог ему. Здесь он знал каждую лестницу, каждый угол и каждый кирпич в каждом углу. Это был его дом, и если понятие «Родина» ощущалось как нечто грандиозное, то дом был попросту самым родным местом на всей земле.

Коля стоял возле дома, улыбался и думал, что там, во дворе, на солнечной стороне, наверняка сидит Матвеевна, вяжет бесконечный чулок и заговаривает со всеми, кто проходит мимо. Он представил, как она остановит его и спросит, куда он идет, чей он и откуда. Он почему-то был уверен, что Матвеевна ни за что его не узнает, и заранее радовался.

И тут из ворот вышли две девушки. На той, которая была чуть повыше, платье было с короткими рукавчиками, но вся разница между девушками на этом и кончалась: они носили одинаковые прически, одинаковые белые носочки и белые прорезиненные туфли. Маленькая мельком глянула на затянутого до невозможности лейтенанта с чемоданом, свернула вслед за подругой, но вдруг замедлила шаг и еще раз оглянулась.

– Вера? – шепотом спросил Коля. – Верка, чертенок, это ты?..

Визг был слышен у Манежа. Сестра с разбегу бросилась на шею, как в детстве, подогнув колени, и он едва устоял: она стала довольно-таки тяжеленькой, эта его сестренка…

– Коля! Колечка! Колька!..

– Какая же ты большая стала, Вера.

– Шестнадцать лет! – с гордостью сказала она. – А ты думал, ты один растешь, да? Ой, да ты уже лейтенант! Валюшка, поздравь товарища лейтенанта.

Высокая, улыбаясь, шагнула навстречу:

– Здравствуй, Коля.

Он уткнулся взглядом в обтянутую ситцем грудь. Он отлично помнил двух худющих девчонок, голенастых, как кузнечики. И поспешно отвел глаза:

– Ну, девочки, вас не узнать…

– Ой, нам в школу! – вздохнула Вера. – Сегодня последнее комсомольское, и не пойти просто невозможно.

– Вечером встретимся, – сказала Валя.

Она беззастенчиво разглядывала его удивительно спокойными глазами. От этого Коля смущался и сердился, потому что был старше и по всем законам смущаться должны были девчонки.

– Вечером я уезжаю.

– Куда? – удивилась Вера.

– К новому месту службы, – не без важности сказал он. – Я тут проездом.

– Значит, в обед. – Валя опять поймала его взгляд и улыбнулась. – Я патефон принесу.

– Знаешь, какие у Валюшки пластиночки? Польские, закачаешься!.. Вшистко мни едно, вшистко мни едно… – пропела Вера. – Ну, мы побежали.

– Мама дома?

Они действительно побежали – налево, к школе: он сам бегал этим путем десять лет. Коля глядел вслед, смотрел, как взлетают волосы, как бьются платья и загорелые икры, и хотел, чтобы девочки оглянулись. И подумал: «Если оглянутся, то…» Он не успел загадать, что тогда будет: высокая вдруг повернулась к нему. Он махнул в ответ и сразу же нагнулся за чемоданом, почувствовав, что начинает краснеть.

«Вот ужас-то, – подумал он с удовольствием. – Ну, чего, спрашивается, мне краснеть?..»

Он прошел темный коридор ворот и посмотрел налево, на солнечную сторону двора, но Матвеевны там не было. Это неприятно удивило его, но тут Коля оказался перед собственным подъездом и на одном дыхании влетел на пятый этаж.

Мама совсем не изменилась, и даже халат на ней был тот же, в горошек. Увидев его, она вдруг заплакала:

– Боже, как ты похож на отца!..

Отца Коля помнил смутно: в двадцать шестом тот уехал в Среднюю Азию и – не вернулся. Маму вызывали в Главное политуправление и там рассказали, что комиссар Плужников был убит в схватке с басмачами у кишлака Коз-Кудук.

Мама кормила его завтраком и беспрерывно говорила. Коля поддакивал, но слушал рассеянно: он все время думал об этой вдруг выросшей Вальке из сорок девятой квартиры и очень хотел, чтобы мама заговорила о ней. Но маму интересовали другие вопросы:

– …А я им говорю: «Боже мой, боже мой, неужели дети должны целый день слушать это громкое радио? У них ведь маленькие уши, и вообще это непедагогично». Мне, конечно, отказали, потому что наряд уже был подписан, и поставили громкоговоритель. Но я пошла в райком и все объяснила…

Мама заведовала детским садом и постоянно пребывала в каких-то странных хлопотах. За два года Коля порядком отвык от всего и теперь бы слушал с удовольствием, но в голове все время вертелась эта Валя-Валентина…

– Да, мама, я Верочку у ворот встретил, – невпопад сказал он, прерывая мать на самом волнующем месте. – Она с этой была… Ну, как ее?.. С Валей…

– Да, они в школу пошли. Хочешь еще кофе?

– Нет, мам, спасибо. – Коля прошелся по комнате, поскрипел в свое удовольствие…

Мама опять начала вспоминать что-то детсадовское, но он перебил:

– А что, Валя эта все еще учится, да?

– Да ты что, Колюша, Вали не помнишь? Она же не вылезала от нас. – Мама вдруг рассмеялась. – Верочка говорила, что Валюша была в тебя влюблена.

– Глупости это! – сердито закричал Коля. – Глупости!..

– Конечно, глупости, – неожиданно легко согласилась мама. – Тогда она еще девчонкой была, а теперь – настоящая красавица. Наша Верочка тоже хороша, но Валя – просто красавица.

– Ну уж и красавица, – ворчливо сказал он, с трудом скрывая вдруг охватившую его радость. – Обыкновенная девчонка, каких тысячи в нашей стране… Лучше скажи, как Матвеевна себя чувствует? Я вхожу во двор…

– Умерла наша Матвеевна, – вздохнула мама.

– Как так умерла? – не понял он.

– Люди умирают, Коля, – опять вздохнула мама. – Ты счастливый, ты можешь еще не думать об этом.

И Коля подумал, что он и вправду счастливый, раз встретил возле ворот такую удивительную девушку, а из разговора выяснил, что девушка эта была в него влюблена…

После завтрака Коля отправился на Белорусский вокзал. Нужный ему поезд отходил в семь вечера, что было совершенно невозможно. Коля походил по вокзалу, повздыхал и не очень решительно постучался к дежурному помощнику военного коменданта.

– Попозже? – Дежурный помощник тоже был молод и несолидно подмигивал: – Что, лейтенант, сердечные дела?

– Нет, – опустив голову, сказал Коля. – Мама у меня больна, оказывается. Очень… – Тут он испугался, что может накликать действительно болезнь, и поспешно поправился: – Нет, не очень, не очень…

– Понятно, – опять подмигнул дежурный. – Сейчас поглядим насчет мамы.

Он полистал книгу, потом стал звонить по телефонам, разговаривая вроде бы по другим поводам. Коля терпеливо ждал, рассматривая плакаты о перевозках. Наконец дежурный положил последнюю трубку:

– С пересадкой согласен? Отправление в три минуты первого, поезд Москва – Минск. В Минске – пересадка.

– Согласен, – сказал Коля. – Большое вам спасибо, товарищ старший лейтенант.

Получив билет, он тут же на улице Горького зашел в гастроном и, хмурясь, долго разглядывал вина. Наконец купил шампанского, потому что пил его на выпускном банкете, вишневой наливки, потому что такую наливку делала мама, и мадеру, потому что читал о ней в романе про аристократов.

– Ты сошел с ума! – сердито сказала мама. – Это что же: на каждого по бутылке?

– А!.. – Коля беспечно махнул рукой. – Гулять так гулять!

Встреча удалась на славу. Началась она с торжественного обеда, ради которого мама одолжила у соседей еще одну керосинку. Вера вертелась на кухне, но часто врывалась с очередным вопросом:

– А из пулемета ты стрелял?

– Стрелял.

– Из «максима»?

– Из «максима». И из других систем тоже.

– Вот здорово!.. – восхищенно ахала Вера.

Коля озабоченно ходил по комнате. Он подшил свежий подворотничок, надраил сапоги и теперь хрустел всеми ремнями. От волнения он совсем не хотел есть, а Валя все не шла и не шла.

– А комнату тебе дадут?

– Дадут, дадут.

– Отдельную?

– Конечно. – Он смотрел на Верочку снисходительно. – Я ведь строевой командир.

– Мы к тебе приедем, – таинственно зашептала она. – Маму отправим с детским садом на дачу и приедем к тебе…

– Кто это «мы»?

Он все понял, и сердце словно колыхнулось.

– Так кто же такие – «мы»?

– Неужели не понимаешь? Ну «мы» – это мы: я и Валюшка.

За всю жизнь Коле Плужникову не встречалось столько приятных неожиданностей, сколько выпало в последние три недели. Приказ о присвоении ему, Николаю Петровичу Плужникову, воинского звания он ждал давно, но вслед за приказом приятные неожиданности посыпались в таком изобилии, что Коля просыпался по ночам от собственного смеха.
После утреннего построения, на котором был зачитан приказ, их сразу же повели в вещевой склад. Нет, не в общий, курсантский, а в тот, заветный, где выдавались немыслимой красоты хромовые сапоги, хрустящие портупеи, негнущиеся кобуры, командирские сумки с гладкими лаковыми планшетками, шинели на пуговицах и гимнастерки из строгой диагонали. А потом все, весь выпуск, бросились к училищным портным, чтобы подогнать обмундирование и в рост и в талию, чтобы влиться в него, как в собственную кожу. И там толкались, возились и так хохотали, что под потолком начал раскачиваться казенный эмалированный абажур.
Вечером сам начальник училища поздравлял каждого с окончанием, вручал «Удостоверение личности командира РККА» и увесистый ТТ. Безусые лейтенанты оглушительно выкрикивали номер пистолета и изо всей силы тискали сухую генеральскую ладонь. А на банкете восторженно качали командиров учебных взводов и порывались свести счеты со старшиной. Впрочем, все обошлось благополучно, и вечер этот - самый прекрасный из всех вечеров - начался и закончился торжественно и красиво.
Почему-то именно в ночь после банкета лейтенант Плужников обнаружил, что он хрустит. Хрустит приятно, громко и мужественно. Хрустит свежей кожей портупеи, необмятым обмундированием, сияющими сапогами. Хрустит весь, как новенький рубль, которого за эту особенность мальчишки тех лет запросто называли «хрустом».
Собственно, все началось несколько раньше. На бал, который последовал после банкета, вчерашние курсанты явились с девушками. А у Коли девушки не было, и он, запинаясь, пригласил библиотекаршу Зою. Зоя озабоченно поджала губы, сказала задумчиво: «Не знаю, не знаю…», но пришла. Они танцевали, и Коля от жгучей застенчивости все говорил и говорил, а так как Зоя работала в библиотеке, то говорил он о русской литературе. Зоя сначала поддакивала, а в конце обидчиво оттопырила неумело накрашенные губы:
- Уж больно вы хрустите, товарищ лейтенант. На училищном языке это означало, что лейтенант Плужников задается. Тогда Коля так это и понял, а придя в казарму, обнаружил, что хрустит самым натуральным и приятным образом.
- Я хрущу, - не без гордости сообщил он своему другу и соседу по койке.
Они сидели на подоконнике в коридоре второго этажа. Было начало июня, и ночи в училище пахли сиренью, которую никому не разрешалось ломать.
- Хрусти себе на здоровье, - сказал друг. - Только, знаешь, не перед Зойкой: она - дура, Колька. Она жуткая дура и замужем за старшиной из взвода боепитания.
Но Колька слушал вполуха, потому что изучал хруст. И хруст этот очень ему нравился.
На следующий день ребята стали разъезжаться: каждому полагался отпуск. Прощались шумно, обменивались адресами, обещали писать, и один за другим исчезали за решетчатыми воротами училища.
А Коле проездные документы почему-то не выдавали (правда, езды было всего ничего: до Москвы). Коля подождал два дня и только собрался идти узнавать, как дневальный закричал издали:
- Лейтенанта Плужникова к комиссару!..
Комиссар, очень похожий на вдруг постаревшего артиста Чиркова, выслушал доклад, пожал руку, указал, куда сесть, и молча предложил папиросы.
- Я не курю, - сказал Коля и начал краснеть: его вообще кидало в жар с легкостью необыкновенной.
- Молодец, - сказал комиссар. - А я, понимаешь, все никак бросить не могу, не хватает у меня силы воли.
И закурил. Коля хотел было посоветовать, как следует закалять волю, но комиссар заговорил вновь.
- Мы знаем вас, лейтенант, как человека исключительно добросовестного и исполнительного. Знаем также, что в Москве у вас мать с сестренкой, что не видели вы их два года и соскучились. И отпуск вам положен. - Он помолчал, вылез из-за стола, прошелся, сосредоточенно глядя под ноги. - Все это мы знаем, и все-таки решили обратиться с просьбой именно к вам… Это - не приказ, это - просьба, учтите, Плужников. Приказывать мы вам уже права не имеем…
- Я слушаю, товарищ полковой комиссар. - Коля вдруг решил, что ему предложат идти работать в разведку, и весь напрягся, готовый оглушительно заорать: «Да!..»
- Наше училище расширяется, - сказал комиссар. - Обстановка сложная, в Европе - война, и нам необходимо иметь как можно больше общевойсковых командиров. В связи с этим мы открываем еще две учебные роты. Но штаты их пока не укомплектованы, а имущество уже поступает. Вот мы и просим вас, товарищ Плужников, помочь с этим имуществом разобраться. Принять его, оприходовать…
И Коля Плужников остался в училище на странной должности «куда пошлют». Весь курс его давно разъехался, давно крутил романы, загорал, купался, танцевал, а Коля прилежно считал постельные комплекты, погонные метры портянок и пары яловых сапог. И писал всякие докладные.
Так прошло две недели. Две недели Коля терпеливо, от подъема до отбоя и без выходных, получал, считал и приходовал имущество, ни разу не выйдя за ворота, словно все еще был курсантом и ждал увольнительной от сердитого старшины.
В июне народу в училище осталось мало: почти все уже выехали в лагеря. Обычно Коля ни с кем не встречался, по горло занятый бесконечными подсчетами, ведомостями и актами, но как-то с радостным удивлением обнаружил, что его… приветствуют. Приветствуют по всем правилам армейских уставов, с курсантским шиком выбрасывая ладонь к виску и лихо вскидывая подбородок. Коля изо всех сил старался отвечать с усталой небрежностью, но сердце его сладко замирало в приступе молодого тщеславия.
Вот тогда-то он и начал гулять по вечерам. Заложив руки за спину, шел прямо на группки курсантов, куривших перед сном у входа в казарму. Утомленно глядел строго перед собой, а уши росли и росли, улавливая осторожный шепот:
- Командир…
И, уже зная, что вот-вот ладони упруго взлетят к вискам, старательно хмурил брови, стремясь придать своему круглому, свежему, как французская булка, лицу выражение невероятной озабоченности…
- Здравствуйте, товарищ лейтенант.
Это было на третий вечер: носом к носу - Зоя. В теплых сумерках холодком сверкали белые зубы, а многочисленные оборки шевелились сами собой, потому что никакого ветра не было. И этот живой трепет был особенно пугающим.
- Что-то вас нигде не видно, товарищ лейтенант. И в библиотеку вы больше не приходите…
- Работа.
- Вы при училище оставлены?
- У меня особое задание, - туманно сказал Коля.
Они почему-то уже шли рядом и совсем не в ту сторону. Зоя говорила и говорила, беспрерывно смеясь; он не улавливал смысла, удивляясь, что так покорно идет не в ту сторону. Потом он с беспокойством подумал, не утратило ли его обмундирование романтичного похрустывания, повел плечом, и портупея тотчас же ответила тугим благородным скрипом…
- …жутко смешно! Мы так смеялись, так смеялись… Да вы не слушаете, товарищ лейтенант.
- Нет, я слушаю. Вы смеялись.
Она остановилась: в темноте вновь блеснули ее зубы. И он уже не видел ничего, кроме этой улыбки.
- Я ведь нравилась вам, да? Ну, скажите, Коля, нравилась?..
- Нет, - шепотом ответил он. - Просто… Не знаю. Вы ведь замужем.
- Замужем?.. - Она шумно засмеялась: - Замужем, да? Вам сказали? Ну, и что же, что замужем? Я случайно вышла за него, это была ошибка…
Каким-то образом он взял ее за плечи. А может быть, и не брал, а она сама так ловко повела ими, что его руки оказались на ее плечах.
- Между прочим, он уехал, - деловито сказала она. - Если пройти по этой аллейке до забора, а потом вдоль забора до нашего дома, так никто и не заметит. Вы хотите чаю, Коля, правда?..
Он уже хотел чаю, но тут темное пятно двинулось на них из аллейного сумрака, наплыло и сказало:
- Извините.
- Товарищ полковой комиссар! - отчаянно крикнул Коля, бросившись за шагнувшей в сторону фигурой. - Товарищ полковой комиссар, я…
- Товарищ Плужников? Что же это вы девушку оставили? Ай, ай.
- Да, да, конечно, - Коля метнулся назад, сказал торопливо: - Зоя, извините. Дела. Служебные дела.
Что Коля бормотал комиссару, выбираясь из сиреневой аллеи на спокойный простор училищного плаца, он намертво забыл уже через час. Что-то насчет портяночного полотна нестандартной ширины или, кажется, стандартной ширины, но зато не совсем полотна… Комиссар слушал-слушал, а потом спросил:
- Это что же, подруга ваша была?
- Нет, нет, что вы! - испугался Коля. - Что вы, товарищ полковой комиссар, это же Зоя, из библиотеки. Я ей книгу не сдал, вот и…
И замолчал, чувствуя, что краснеет: он очень уважал добродушного пожилого комиссара и врать стеснялся. Впрочем, комиссар заговорил о другом, и Коля кое-как пришел в себя.
- Это хорошо, что документацию вы не запускаете: мелочи в нашей военной жизни играют огромную дисциплинирующую роль. Вот, скажем, гражданский человек иногда может себе кое-что позволить, а мы, кадровые командиры Красной Армии, не можем. Не можем, допустим, пройтись с замужней женщиной, потому что мы на виду. мы обязаны всегда, каждую минуту быть для подчиненных образцом дисциплины. И очень хорошо, что вы это понимаете… Завтра, товарищ Плужников, в одиннадцать тридцать прошу прибыть ко мне. Поговорим о вашей дальнейшей службе, может быть, пройдем к генералу.
- Есть…
- Ну, значит, до завтра. - Комиссар подал руку, задержал, тихо сказал: - А книжку в библиотеку придется вернуть, Коля! Придется!..
Очень, конечно, получилось нехорошо, что пришлось обмануть товарища полкового комиссара, но Коля почему-то не слишком огорчился. В перспективе ожидалось возможное свидание с начальником училища, и вчерашний курсант ждал этого свидания с нетерпением, страхом и трепетом, словно девушка - встречи с первой любовью. Он встал задолго до подъема, надраил до самостоятельного свечения хрустящие сапоги, подшил свежий подворотничок и начистил все пуговицы. В комсоставской столовой - Коля чудовищно гордился, что кормится в этой столовой и лично расплачивается за еду, - он ничего не мог есть, а только выпил три порции компота из сухофруктов. И ровно в одиннадцать прибыл к комиссару.
- А, Плужников, здорово! - Перед дверью комиссарского кабинета сидел лейтенант Горобцов - бывший командир Колиного учебного взвода, - тоже начищенный, выутюженный и затянутый. - Как делишки? Закругляешься с портяночками?
Плужников был человеком обстоятельным и поэтому поведал о своих делах все, втайне удивляясь, почему лейтенант Горобцов не интересуется, что он, Коля, тут делает. И закончил с намеком:
- Вчера товарищ полковой комиссар расспрашивал. И велел…
- Слушай, Плужников, - понизив голос, вдруг перебил Горобцов. - Если тебя к Величко будут сватать, ты не ходи. Ты ко мне просись, ладно? Мол, давно вместе служишь, сработались…
Лейтенант Величко тоже был командиром учебного взвода, но - второго, и вечно спорил с лейтенантом Горобцовым по всем поводам. Коля ничего не понял из того, что сообщил ему Горобцов, но вежливо покивал. А когда раскрыл рот, чтобы попросить разъяснений, распахнулась дверь комиссарского кабинета и вышел сияющий и тоже очень парадный лейтенант Величко.
- Роту дали, - сказал он Горобцову, - Желаю того же!
Горобцов вскочил, привычно одернул гимнастерку, согнав одним движением все складки назад, и вошел в кабинет.
- Привет, Плужников, - сказал Величко и сел рядом. - Ну, как дела в общем и целом? Все сдал и все принял?
- В общем, да. - Коля вновь обстоятельно рассказал о своих делах. Только ничего не успел намекнуть насчет комиссара, потому что нетерпеливый Величко перебил раньше:
- Коля, будут предлагать - просись ко мне. Я там несколько слов сказал, но ты, в общем и целом, просись.
- Куда проситься?
Тут в коридор вышли полковой комиссар и лейтенант Горобцов, и Величко с Колей вскочили. Коля начал было «по вашему приказанию…», но комиссар не дослушал:
- Идем, товарищ Плужников, генерал ждет. Вы свободны, товарищи командиры.
К начальнику училища они прошли не через приемную, где сидел дежурный, а через пустую комнату. В глубине этой комнаты была дверь, в которую комиссар вышел, оставив озадаченного Колю одного.
До сих пор Коля встречался с генералом, когда генерал вручал ему удостоверение и личное оружие, которое так приятно оттягивало бок. Была, правда, еще одна встреча, но Коля о ней вспоминать стеснялся, а генерал навсегда забыл.
Встреча эта состоялась два года назад, когда Коля - еще гражданский, но уже стриженный под машинку - вместе с другими стрижеными только-только прибыл с вокзала в училище. Прямо на плацу они сгрузили чемоданы, и усатый старшина (тот самый, которого они порывались отлупить после банкета) приказал всем идти в баню. Все и пошли - еще без строя, гуртом, громко разговаривая и смеясь, - а Коля замешкался, потому что натер ногу и сидел босиком. Пока он напяливал ботинки, все уже скрылись за углом; Коля вскочил, хотел было кинуться следом, но тут его вдруг окликнули:
- Куда же вы, молодой человек?
Сухонький, небольшого роста генерал сердито смотрел на него. - Здесь армия, и приказы в ней исполняются беспрекословно. Вам приказано охранять имущество, вот и охраняйте, пока не придет смена или не отменят приказ.
Приказа Коле никто не давал, но Коля уже не сомневался, что приказ этот как бы существовал сам собой. И поэтому, неумело вытянувшись и сдавленно крикнув: «Есть, товарищ генерал!», остался при чемоданах.
А ребята, как на грех, куда-то провалились. Потом выяснилось, что после бани они получили курсантское обмундирование, и старшина повел их в портняжную мастерскую, чтобы каждый подогнал одежду по фигуре. Все это заняло уйму времени, а Коля покорно стоял возле никому не нужных вещей. Стоял и чрезвычайно гордился этим, словно охранял склад с боеприпасами. И никто на него не обращал внимания, пока за вещами не пришли двое хмурых курсантов, получивших внеочередные наряды за вчерашнюю самоволку.
- Не пущу! - закричал Коля. - Не смейте приближаться!..
- Чего? - довольно грубо поинтересовался один из штрафников. - Вот сейчас дам по шее…
- Назад! - воодушевленно заорал Плужников, - Я - часовой! Я приказываю!..
Оружия у него, естественно, не было, но он так вопил, что курсанты на всякий случай решили не связываться. Пошли за старшим по наряду, но Коля и ему не подчинился и потребовал либо смены, либо отмены. А поскольку никакой смены не было и быть не могло, то стали выяснять, кто назначил его на этот пост. Однако Коля в разговоры вступать отказался и шумел до тех пор, пока не явился дежурный по училищу. Красная повязка подействовала, но, сдав пост, Коля не знал, куда идти и что делать. И дежурный тоже не знал, а когда разобрались, баня уже закрылась, и Коле пришлось еще сутки прожить штатским человеком, но зато навлечь на себя мстительный гнев старшины…
И вот сегодня предстояло в третий раз встретиться с генералом. Коля желал этого и отчаянно трусил, потому что верил в таинственные слухи об участии генерала в испанских событиях. А поверив, не мог не бояться глаз, совсем еще недавно видевших настоящих фашистов и настоящие бои.
Наконец-то приоткрылась дверь, и комиссар поманил его пальцем. Коля поспешно одернул гимнастерку, облизнул пересохшие вдруг губы и шагнул за глухие портьеры.
Вход был напротив официального, и Коля оказался за сутулой генеральской спиной. Это несколько смутило его, и доклад он прокричал не столь отчетливо, как надеялся. Генерал выслушал и указал на стул перед столом. Коля сел, положив руки на колени и неестественно выпрямившись. Генерал внимательно поглядел на него, надел очки (Коля чрезвычайно расстроился, увидев эти очки!..) и стал читать какие-то листки, подшитые в красную папку: Коля еще не знал, что именно так выглядит его, лейтенанта Плужникова, «Личное дело».
- Все пятерки - и одна тройка? - удивился генерал. - Отчего же тройка?
- Тройка по матобеспечению, - сказал Коля, густо, как девушка, покраснев. - Я пересдам, товарищ генерал.
- Нет, товарищ лейтенант, поздно уже, - усмехнулся генерал.
- Отличные характеристики со стороны комсомола и со стороны товарищей, - негромко сказал комиссар.
- Угу, - подтвердил генерал, снова погружаясь в чтение.
Комиссар отошел к открытому окну, закурил и улыбнулся Коле, как старому знакомому. Коля в ответ вежливо шевельнул губами и вновь напряженно уставился в генеральскую переносицу.
- А вы, оказывается, отлично стреляете? - спросил генерал. - Призовой, можно сказать, стрелок.
- Честь училища защищал, - подтвердил комиссар.
- Прекрасно. - Генерал закрыл красную папку, отодвинул ее и снял очки. - У нас есть к вам предложение, товарищ лейтенант.
Коля с готовностью подался вперед, не проронив ни слова. После должности уполномоченного по портянкам он уже не надеялся на разведку.
- Мы предлагаем вам остаться при училище командиром учебного взвода, - сказал генерал. - Должность ответственная. Вы какого года?
- Я родился двенадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать второго года! - отбарабанил Коля.
Он сказал машинально, потому что лихорадочно соображал, как поступить. Конечно, предлагаемая должность была для вчерашнего выпускника чрезвычайно почетной, но Коля не мог вот так вдруг вскочить и заорать: «С удовольствием, товарищ генерал!» Не мог, потому что командир - он был твердо убежден в этом - становится настоящим командиром, только послужив в войсках, похлебав с бойцами из одного котелка, научившись командовать ими. А он хотел стать таким командиром и поэтому пошел в общевойсковое училище, когда все бредили авиацией или, на крайний случай, танками.
- Через три года вы будете иметь право поступать в академию, - продолжал генерал. - А судя по всему, вам следует учиться дальше.
- Мы даже предоставим вам право выбора, - улыбнулся комиссар. - Ну, в чью роту хочешь: к Горобцову или к Величко?
- Горобцов ему, наверно, надоел, - усмехнулся генерал.
Коля хотел сказать, что Горобцов ему совсем не надоел, что он отличный командир, но все это ни к чему, потому что он, Николай Плужников, оставаться в училище не собирается. Ему нужны часть, бойцы, потная лямка взводного - все то, что называется коротким словом «служба». Так он хотел сказать, но слова запутались в голове, и Коля вдруг опять начал краснеть.
- Можете закурить, товарищ лейтенант, - сказал генерал, пряча улыбку. - Покурите, обдумайте предложение…
- Не выйдет, - вздохнул полковой комиссар. - Не курит он, вот незадача.
- Не курю, - подтвердил Коля и осторожно прокашлялся. - Товарищ генерал, разрешите?
- Слушаю, слушаю.
- Товарищ генерал, я благодарю вас, конечно, и большое спасибо за доверие. Я понимаю, что это - большая честь для меня, но все-таки разрешите отказаться, товарищ генерал.
- Почему? - полковой комиссар нахмурился, шагнул от окна. - Что за новости, Плужников?
Генерал молча смотрел на него. Смотрел с явным интересом, и Коля приободрился:
- Я считаю, что каждый командир должен сначала послужить в войсках, товарищ генерал. Так нам говорили в училище, и сам товарищ полковой комиссар на торжественном вечере тоже говорил, что только в войсковой части можно стать настоящим командиром.
Комиссар растерянно кашлянул и вернулся к окну. Генерал по-прежнему смотрел на Колю.
- И поэтому - большое вам, конечно, спасибо, товарищ генерал, - поэтому я очень вас прошу: пожалуйста, направьте меня в часть. В любую часть и на любую должность.
Коля замолчал, и в кабинете возникла пауза. Однако ни генерал, ни комиссар не замечали ее, но Коля чувствовал, как она тянется, и очень смущался.
- - Я, конечно, понимаю, товарищ генерал, что…
- А ведь он молодчага, комиссар, - вдруг весело сказал начальник. - Молодчага ты, лейтенант, ей-богу, молодчага!
А комиссар неожиданно рассмеялся и крепко хлопнул Колю по плечу:
- Спасибо за память, Плужников!
И все трое заулыбались так, будто нашли выход из не очень удобного положения.
- Значит, в часть?
- В часть, товарищ генерал.
- Не передумаешь? - Начальник вдруг перешел на «ты» и обращения этого уже не менял.
- Нет.
- И все равно, куда пошлют? - спросил комиссар. - А как же мать, сестренка?.. Отца у него нет, товарищ генерал.
- Знаю. - Генерал спрятал улыбку, смотрел серьезно, барабанил пальцами по красной папке. - Особый Западный устроит, лейтенант?
Коля зарозовел: о службе в особых округах мечтали, как о немыслимой удаче.
- Командиром взвода согласен?
- Товарищ генерал!.. - Коля вскочил и сразу сел, вспомнив о дисциплине. - Большое, большое спасибо, товарищ генерал!..
- Но с одним условием, - очень серьезно сказал генерал. - Даю тебе, лейтенант, год войсковой практики. А ровно через год я тебя назад затребую, в училище, на должность командира учебного взвода. Согласен?
- Согласен, товарищ генерал. Если прикажете…
- Прикажем, прикажем! - засмеялся комиссар. - Нам такие некурящие страсть как нужны.
- Только есть тут одна неприятность, лейтенант: отпуска у тебя не получается. Максимум в воскресенье ты должен быть в части.
- Да, не придется тебе у мамы в Москве погостить, - улыбнулся комиссар. - Она где там живет?
- На Остоженке… То есть теперь это называется Метростроевская.
- На Остоженке… - вздохнул генерал и, встав, протянул Коле руку: - Ну, счастливо служить, лейтенант. Через год жду, запомни!
- Спасибо, товарищ генерал. До свидания! - прокричал Коля и строевым шагом вышел из кабинета.
В те времена с билетами на поезда было сложно, но комиссар, провожая Колю через таинственную комнату, пообещал билет этот раздобыть. Весь день Коля сдавал дела, бегал с обходным листком, получал в строевом отделе документы. Там его ждала еще одна приятная неожиданность: начальник училища приказом объявлял ему благодарность за выполнение особого задания. А вечером дежурный вручил билет, и Коля Плужников, аккуратно распрощавшись со всеми, отбыл к месту новой службы через город Москву, имея в запасе три дня: до воскресенья…

2

В Москву поезд прибывал утром. До Кропоткинской Коля доехал на метро - самом красивом метро в мире; он всегда помнил об этом и испытывал невероятное чувство гордости, спускаясь под землю. На станции «Дворец Советов» он вышел; напротив поднимался глухой забор, за которым что-то стучало, шипело и грохало. И на этот забор Коля тоже смотрел с огромной гордостью, потому что за ним закладывался фундамент самого высокого здания в мире: Дворца Советов с гигантской статуей Ленина наверху.
Возле дома, откуда он два года назад ушел в училище, Коля остановился. Дом этот - самый обыкновенный многоквартирный московский дом со сводчатыми воротами, глухим двором и множеством кошек, - дом этот был совсем по-особому дорог ему. Здесь он знал каждую лестницу, каждый угол и каждый кирпич в каждом углу. Это был его дом, и если понятие «родина» ощущалось как нечто грандиозное, то дом был попросту самым родным местом на всей земле.
Коля стоял возле дома, улыбался и думал, что там, во дворе, на солнечной стороне, наверняка сидит Матвеевна, вяжет бесконечный чулок и заговаривает со всеми, кто проходит мимо. Он представил, как она остановит его и спросит, куда он идет, чей он и откуда. Он почему-то был уверен, что Матвеевна ни за что его не узнает, и заранее радовался.
И тут из ворот вышли две девушки. На той, которая была чуть повыше, платье было с короткими рукавчиками, но вся разница между девушками на этом и кончалась: они носили одинаковые прически, одинаковые белые носочки и белые прорезиненные туфли. Маленькая мельком глянула на затянутого до невозможности лейтенанта с чемоданом, свернула вслед за подругой, но вдруг замедлила шаг и еще раз оглянулась.
- Вера?.. - шепотом спросил Коля. - Верка, чертенок, это ты?..
Визг был слышен у Манежа. Сестра с разбегу бросилась на шею, как в детстве подогнув колени, и он едва устоял: она стала довольно-таки тяжеленькой, эта его сестренка…
- Коля! Колечка! Колька!..
- Какая же ты большая стала, Вера.
- Шестнадцать лет! - с гордостью сказала она. - А ты думал, ты один растешь, да?.. Ой, да ты уже лейтенант! Валюшка, поздравь товарища лейтенанта.
Высокая, улыбаясь, шагнула навстречу:
- Здравствуй, Коля.
Он уткнулся взглядом в обтянутую ситцем грудь. Он отлично помнил двух худющих девчонок, голенастых, как кузнечики. И поспешно отвел глаза:
- Ну, девочки, вас не узнать…
- Ой, нам в школу! - вздохнула Вера. - Сегодня последнее комсомольское, и не пойти просто невозможно.
- Вечером встретимся, - сказала Валя. Она беззастенчиво разглядывала его удивительно спокойными глазами. От этого Коля смущался и сердился, потому что был старше и по всем законам смущаться должны были девчонки.
- Вечером я уезжаю.
- Куда? - удивилась Вера.
- К новому месту службы, - не без важности сказал он. - Я тут проездом.
- Значит, в обед. - Валя опять поймала его взгляд и улыбнулась. - Я патефон принесу.

Среди книг о войне произведения Бориса Васильева занимают особое место. Причин тому несколько: во-первых, он умеет просто, четко и лаконично, буквально парой предложений, нарисовать объемную картину войны и человека на войне. Наверное, никто еще не писал о войне столь сурово, точно и пронзительно-ясно, как Васильев.

Во-вторых, Васильев знал то, о чем пишет, не понаслышке: его юные годы пришлись на время Великой Отечественной, которую он прошел до конца, чудом оставшись в живых.

Роман «В списках не значился», краткое содержание которого можно передать в нескольких предложениях, читается на одном дыхании. О чем он? О начале войны, о героической и трагической обороне Брестской крепости, которая, даже умирая, не сдалась врагу, – она просто истекла кровью, по словам одного из героев романа.

А еще этот роман – о свободе, о долге, о любви и ненависти, о преданности и предательстве, словом, о том, из чего состоит наша обычная жизнь. Только на войне все эти понятия становятся больше и объемнее, и человека, всю его душу видно, как через увеличительное стекло…

Главные герои – это лейтенант Николай Плужников, его сослуживцы Сальников и Денищик, а также юная девушка, почти девочка Мирра, волею судьбы ставшая единственной возлюбленной Коли Плужникова.

Центральное место автор отводит Николаю Плужникову. Только что получивший погоны лейтенанта выпускник училища прибывает в Брестскую крепость перед первым рассветом войны, за несколько часов до залпов орудий, навсегда перечеркнувших прежнюю мирную жизнь.

Образ главного героя
В начале романа автор называет юношу просто по имени – Коля – подчеркивая его юность и неопытность. Коля сам попросил руководство училища направить его в боевую часть, к особому участку – ему хотелось стать настоящим бойцом, «понюхать пороха». Только так, считал он, и можно обрести право командовать другими, наставлять и обучать молодежь.

Коля направлялся к начальству крепости, чтобы подать о себе рапорт, когда грянули выстрелы. Так он и принял первый бой, не попав в списки защитников. Ну, а потом уже было не до списков – некому и некогда было их составлять и сверять.

Тяжело далось Николаю боевое крещение: на каком-то моменте он не выдержал, бросил костел, который должен был держать, не сдавая фашистам, и попытался инстинктивно сберечь себя, свою жизнь. Но он преодолевает ужас, столь естественный в данной ситуации, и вновь идет на выручку товарищам. Непрекращающийся бой, необходимость стоять насмерть, думать и принимать решения не только за себя, но и за тех, кто слабее – все это постепенно меняет лейтенанта. Через пару месяцев смертельных битв перед нами уже не Коля, а закаленный боями лейтенант Плужников – жесткий, решительный человек. За каждый месяц в Брестской крепости он проживал словно десяток лет.

И все-таки юность еще жила в нем, еще прорывалась упорной верой в будущее, в то, что придут наши, что подмога близко. Надежда эта не угасла и с потерей двух обретенных в крепости друзей – веселого, неунывающего Сальникова и сурового пограничника Володи Денищика.

Они были с Плужниковым с первого боя. Сальников из хохмача-мальчишки превратился в мужчину, в такого друга, который спасет любой ценой, даже ценой своей жизни. Денищик опекал Плужникова, пока сам не оказался смертельно раненым.

Оба погибли, спасая Плужникову жизнь.

В числе главных героев обязательно надо назвать еще одно лицо – тихую, скромную, незаметную девочку Мирру. Война застала ее 16-летней.

Мирра с детства была калекой: она носила протез. Хромота заставила ее примириться с приговором никогда не иметь собственной семьи, а всегда быть помощницей другим, жить для других. В крепости она подрабатывала в мирное время, помогая кашеварить.

Война отрезала ее от всех любимых людей, замуровала в подземелье. Все существо этой молоденькой девушки пронизывала сильная потребность любви. Она ничего еще не знала о жизни, а жизнь сыграла с ней такую злую шутку. Так Мирра воспринимала войну, пока не пересеклись судьбы ее и лейтенанта Плужникова. Случилось то, что неизбежно должно было случиться при встрече двух юных существ, – вспыхнула любовь. И за короткое счастье любви Мирра заплатила жизнью: она погибла под ударами прикладов лагерных охранников. Ее последними мыслями были мысли только о любимом, о том, как уберечь его от страшного зрелища чудовищного убийства – ее и ребенка, которого она уже носила во чреве. Мирре это удалось. И в этом заключался ее личный человеческий подвиг.

Главная идея книги

На первый взгляд кажется, что основным желанием автора было показать читателю подвиг защитников Брестской крепости, раскрыть подробности сражений, рассказать о мужестве людей, которые несколько месяцев вели бои без подмоги, практически без воды и пищи, без медицинской помощи. Они воевали, сначала упорно надеясь на то, что наши придут, примут бой, а потом уже без этой надежды, просто сражались, потому что не могли, не считали себя вправе отдать врагу крепость.

Но, если читать «В списках не значился» более вдумчиво, понимаешь: эта книга – о человеке. Она – о том, что возможности человека безграничны. Человека нельзя победить, пока он сам не захочет этого. Его можно замучить, заморить голодом, лишить физических сил, даже убить – но победить нельзя.

Лейтенант Плужников не был включен в списки тех, кто нес службу в крепости. Но он сам дал себе приказ сражаться, без чьих-либо команд сверху. Он не ушел – он остался там, где ему приказал остаться собственный внутренний голос.

Никакие силы не уничтожат духовную мощь того, у кого есть вера в победу и вера в себя.

У романа «В списках не значился» краткое содержание запомнить легко, но без внимательного прочтения книги усвоить для себя идею, которую хотел донести до нас автор, невозможно.

Действие охватывает 10 месяцев – первые 10 месяцев войны. Именно столько времени продолжался бесконечный бой для лейтенанта Плужникова. Он нашел и потерял в этом бою друзей и любимую. Он потерял и обрел себя – в самом первом сражении юноша от усталости, ужаса и растерянности бросил здание костела, который ему следовало держать до последнего. Но слова старшего по званию бойца вдохнули в него мужество, и он вернулся на боевой пост. В душе 19-летнего юноши в считанные часы вызрел стержень, который остался его опорой до самого конца.

Офицеры и солдаты продолжали воевать. Полуживые, с простреленными спинами, головами, с оторванными ногами, полуослепшие, они сражались, медленно уходя по одному в небытие.

Конечно, попадались и такие, в ком природный инстинкт выживания оказывался сильнее голоса совести, чувства ответственности за других. Они хотели просто жить – и ничего больше. Таких людей война быстро превращала в безвольных рабов, готовых на все просто ради возможности просуществовать еще хотя бы день. Таков оказался бывший музыкант Рувим Свицкий. «Бывший человек», как пишет о нем Васильев, попав в гетто для евреев, покорился своей участи сразу и бесповоротно: он ходил с низко опущенной головой, подчинялся любым приказам, не смел поднять глаза на своих мучителей – на тех, кто превратил его в недочеловека, ничего не желающего и ни на что не надеющегося.

Из других слабых духом людей война лепила предателей. Добровольно сдался в плен старшина Федорчук. Здоровый, полный сил мужчина, который мог бы сражаться, принял решение выжить любой ценой. Эту возможность у него отнял Плужников, уничтоживший предателя выстрелом в спину. У войны свои законы: здесь есть ценность большая, нежели ценность человеческой жизни. Эта ценность: победа. За нее умирали и убивали без колебаний.

Плужников продолжал делать вылазки, подрывая силы противника, до тех пор, пока не остался совсем один в полуразрушенной крепости. Но и тогда он до последнего патрона вел неравный бой против фашистов. Наконец те обнаружили убежище, где он скрывался много месяцев.

Конец романа трагичен – иного быть просто не могло. Из убежища выводят почти слепого, худого, словно скелет, человека с черными обмороженными ступнями, седыми волосами до плеч. Этот человек не имеет возраста, и никто бы не поверил, что по паспорту ему всего 20 лет. Убежище он покинул добровольно и только после известия о том, что Москва не взята.

Человек стоит среди врагов, глядя на солнце слепыми глазами, из которых текут слезы. И – немыслимое дело – фашисты отдают ему высшие воинские почести: все, включая генерала. Но ему уже все равно. Он стал выше людей, выше жизни, выше самой смерти. Он дошел, кажется, до предела человеческих возможностей – и понял, что они безграничны.

«В списках не значился» – современному поколению

Роман «В списках не значился» надо читать всем нам, ныне живущим. Мы не знали ужасов войны, наше детство было безоблачным, юность – спокойной и счастливой. Настоящий взрыв в душе современного человека, привыкшего к комфорту, уверенности в завтрашнем дне, защищенности, вызывает эта книга.

Но ядро произведения – это все же не повествование о войне. Васильев предлагает читателю взглянуть на себя со стороны, прощупать все тайники своей души: а смог бы я так же? А есть ли во мне внутренняя сила – такая же, как у этих защитников крепости, только что вышедших из детства? Достоин ли я называться Человеком?

Пусть эти вопросы навсегда останутся риторическими. Пусть судьба никогда не поставит нас перед таким страшным выбором, перед каким оказалось то великое, мужественное поколение. Но давайте всегда помнить о них. Они умирали, чтобы жили мы. Но они умирали непобежденными.

4.8 (96.92%) 13 votes